потом четыре раза в год при главной церкви произносить  публичное  покаяние.
Кто умертвит сестру или брата, лишается жизни, а имение,  которое  следовало
ему и детям его, идет к другим наследникам; кто убьет шурина,  лишается  сам
жизни, а жена его, сестра убитого, наследует после брата, равно как  и  дети
ее. Слуга, убивший господина, казнится жестокою смертною казнию, если только
обнажит оружие,  то  теряет  руку.  В  отделе  двенадцатом  о  годовщинах  и
вознаграждениях за раны простым людям, между прочим, помещено постановление,
запрещающее жидам и женам их ходить в  золоте  и  серебре:  желтый  цвет  на
головном уборе должен был отличать  жида  от  христианина.  Жид,  татарин  и
всякий бусурманин не могли получать никакой должности; не могли иметь  рабов
христиан, но могли иметь закупней, и если было бы доказано,  что  кто-нибудь
из них  уговаривал  закупня  перейти  в  свою  веру,  такой  без  милосердия
сожигается огнем. Христианки не могут  быть  мамками  у  детей  жидовских  и
бусурманских, а если бы их кто к тому принуждал,  такой  лишается  жизни.  В
четырнадцатом отделе о преступлениях говорится: вор, приведенный с поличным,
которое стоит больше полтины грошей, казнится смертию; если  поличное  стоит
не больше полтины грошей, то вора бить палками у столпа, поличное возвратить
тому, у кого украдено, и вознаграждение ему  заплатить  из  имущества  вора;
если же у вора именья нет, то отрезать ему ухо. Если поймают вора  в  другой
раз с поличным, пусть оно  и  десяти  грошей  не  стоит,  во  всяком  случае
предавать его смерти.
   Что касается народного права, то мы видели,  что  великий  князь  Василий
высказал такое  правило  относительно  послов  от  европейских  христианских
государей: "В обычае меж великих государей, послы ездят и дела меж их делают
по сговору на обе стороны, а силы над ними ни которой не живет". Но сын его,
Иван, по характеру  своему  часто  не  мог  удерживаться  от  насильственных
поступков ни в каких случаях, и потому он позволял себе задерживать  послов,
если речи  их  ему  не  нравились:  так  задержаны  были  послы  шведский  и
литовский. С Иоанна же IV послов в Москве начали содержать  гораздо  строже,
чем прежде, и строгость эта удержалась  впоследствии:  причиною  этому  было
открытие сношений князя Семена ростовского с литовским  послом  Довойною  во
вред государству. Когда после этого приехал  новый  литовский  посол,  князь
Збаражский, то его велено было держать  в  совершенном  оцеплении;  приставы
получили наказ: беречь накрепко,  чтоб  дети  боярские  и  боярские  люди  и
торговые люди мимо Посольского двора не ходили и на двор  не  входили  и  не
говорили б с посольскими людьми. Лошадей поить на Посольском же дворе, а  на
реку поить не отпускать; если же станут говорить, что прежде лошадей паивали
на реке, а в колодцах вода дурна, лошади не  пьют,  то  приставам  отвечать:
колодцы хорошие, лучше речной воды, прежде паивали на  реке,  да  у  водопоя
люди посольские с здешними людьми всегда дерутся и лошадей теряют;  если  же
посольские люди никак не захотят поить лошадей на дворе, то  посылать  их  к
реке с приставами, к особому  прорубю,  и  беречь,  чтоб  никто  с  ними  не
говорил.
   Кроме задержки, послы испытывали и другие знаки царской  немилости,  если
переговоры с ними не вели к желанному концу:  так,  когда  литовские  послы,
Кишка с товарищами, не соглашались на царские требования и просили  отпуска,
то царь приговорил с боярами: если от послов дела не  явится,  то  отпустить
их, и на отпуске приказать с ними поклон королю, а руки им не давать, потому
что в ответе слово положено на послов гневное. Когда приехал шведский  посол
от Густава Вазы после войны, то царь не звал его к руке  и  обедать,  потому
что приехал впервые после войны и неизвестно еще было, какого  рода  грамоты
привез он.
   В приеме крымских послов наблюдались особенные обычаи:  посол,  благодаря
за государево  жалованье,  становился  на  колена  и  снимал  колпак;  после
целования руки послу и его свите подавали мед, потом раздавали им подарки. В
малолетство Иоанна встречаем известие о бережении руки государевой во  время
представления послов: "Да звал (великий князь) его (посла) к руке, а берегли
его руки князь Василий Васильевич Шуйский, да князь Иван Овчина". Касательно
поминков, которые получали послы,  любопытно  известие  о  посольстве  князя
Ромодановского в Данию: послы дали королю от себя  поминки,  король  отдарил
их, но послы объявили королевской раде, что дары королевские и в половину не
стоят их  поминков,  что  царь  не  так  жаловал  датских  послов.  Вельможи
отвечали, что доложат об этом королю,  и  при  этом  прибавили,  что  король
пожаловал послов своих жалованьем не в торговлю: что у него случилось, тем и
пожаловал. Послы отвечали: мы привезли королю поминки великие,  делаючи  ему
честь великую, чтоб со сторон пригоже было видеть, а не  в  торговлю;  мы  в
королевском жалованье корысти не хотим. Король  прислал  часть  их  поминков
назад, причем им сказано: вы говорили о своих поминках, как будто  торговать
хотели; но государь наш торговать не хочет: что ему полюбилось, то  взял,  а
что ему не любо, то вам отослал. В Москве был обычай  оказывать  иностранным
послам внимание, посылая к ним в подарок часть добычи с  царской  охоты;  по
этому поводу в посольских книгах  записан  любопытный  случай:  приезжал  от
государя к литовским послам псовник с государским жалованьем от  государской
потехи, с зайцами; послы потчевали псовника вином,  но  не  подарили  ничем;
приставы сочли своею обязанностью послать  спросить  послов,  зачем  они  за
государское жалованье псовника не подарили? Тогда послы  отправили  псовнику
от себя 4 золотых да  от  дворян  своих  два  золотых,  причем  посланный  с
деньгами сказал псовнику: "Послы тебя жалуют, а дворяне челом бьют". Псовник
взял два золотых от дворян, но  посольских  четырех  не  взял:  он  обиделся
выражением: жалуют. В 1537 году  великий  князь  велел  отослать  назад  все
поминки, поднесенные ему литовским послом Яном Глебовичем  с  товарищами,  и
вместе послал к ним свое жалованье. Послы  поминки  и  государево  жалованье
взяли, но сказали приставу: "Мы приехали к  великому  государю  для  доброго
дела и поминки привезли, как пригоже его государству; мы  думали,  что  этим
честь оказали и ему, и своему господарю, а государь нас оскорбил, что  наших
поминков у нас не взял; а нам на что его жалованье?  Так  ты  жалованье  это
возьми и отвези: мы приехали не для корысти, а для дела". Пристав сказал  об
этом великому князю, который велел  ему  сказать  послам,  как  будто  б  от
казначея: "Чего не бывало прежде, и  нам  о  том  государю  сказать  нельзя:
прежде бывали у государя их дяди и братья, и что государю  полюбится  из  их
поминков, то он возьмет, а что не полюбится, то велит отдать и, сверх  того,
жалует своим жалованьем: сделается ли  дело,  не  сделается  ли,  все  равно
государь жалует-таков государский чин. Теперь государь пожаловал их,  и,  по
нашему, они не пригоже говорят, что взять  жалованье  назад".  В  1554  году
московский   посол   боярин   Юрьев    с    товарищами    поднесли    королю
Сигизмунду-Августу подарки, которые ко роль велел  отослать  им  все  назад:
принесли они кубки, кречетов и бубны, но  кречеты  были  хворые  и  красного
между ними ни одного не было.
   Любопытно также известие о поведении литовских послов, Яна  Кротошевского