дороге: задирка от их людей была не в одном месте: в Вязьме  детей  боярских
слуги их били; в Москве, на встрече, - то же самое; едучи посадом,  в  трубы
трубили, приставов бесчестили, в одного камнями бросали и нос ему перешибли,
дьяка ругали; сыну боярскому давали пить зелья, а тот и умер с их  зелья;  у
лошади хвост отсекли; ехал от благовещенья, после обедни, царский  духовник,
Евстафий протопоп, и люди королевские его бесчестили, ругали и били, а послы
сыску и оборони ни в чем не учинили. Царь, узнавши об  этом,  велел  сказать
послам: "С посольством они сюда приехали или по своей воле  ходить:  как  им
надобно". С того человека, который обесчестил протопопа,  царь  велел  снять
шапку, с лошади его весь наряд конский оборвать; встречать  послов  государь
не велел, потому что им на государских очах нельзя быть  за  их  бесчинство.
Послы оправдывались, что в Вязьме сами  москвичи  били  их  людей;  в  трубы
трубили по польскому обычаю, и приставы об этом ничего не говорили, чтоб  не
трубить; на другие бесчинства им не  жаловались;  кто  лошади  хвост  отсек,
сыскать нельзя; больному давали не лихое зелье, а лекарство, а он умер судом
божиим; протопопа купец королевский позади себя не нарочно ударил палкой. Но
потом, когда сам царь повторил послам те же жалобы и сказал, что  протопопа,
снявши с лошади, били, то послы ничего не сказали в оправдание. Потом  послы
с своей стороны подали лист, где перечислялись их убытки: все крали у них по
дороге. Послы жаловались также, что в Москве взяли товары у литовских купцов
и назад не отдали; бояре отвечали: мы обо всех этих статьях  справлялись,  и
казначей с дьяком нам сказали, что лошади и товары побраны в пене царской  у
армян и греков; а в прежних  обычаях  того  не  бывало,  чтоб  с  литовскими
послами армяне и греки приходили, да и то нам известно,  что  в  государстве
государя вашего армяне и греки не живут, а теперь новость  завелась,  что  с
литовскими послами приходят разных земель люди; с  вами  были  люди  султана
турецкого, а под именем вашего государя, и были они с вами для  лазутчества,
искали над землею нашего государя лихого дела: так еще  царского  величества
милость, что их самих не казнили. В наказе московским послам, отправлявшимся
для подтверждения договора в Литву, говорится:  если  станут  говорить,  что
королевским послам было  в  Москве  бесчестье,  то  отвечать:  это  делалось
потому, что государь  ваш  прислал  к  государю  нашему  послов  польских  и
литовских вместе, а ляхи на Москве ведомы  и  прежде;  они  приехали  гордым
обычаем на рубеж.
   Люди, отправлявшиеся с русскими послами, иногда не понимали главной своей
обязанности-быть молчаливыми; так  царь  писал  Наумову,  бывшему  послом  в
Крыму: "Ты своих ребят отпустил в Москву, а они, дорогою  едучи,  все  вести
рассказали; знаешь сам, что такие дела  надобно  держать  в  тайне;  ты  это
сделал не гораздо, что людей своих отпустил, а они все вести разгласили. Так
ты бы вперед к нам вести писал, а людей своих в то время не  отпускал,  чтоб
такие тайные вести до нас доходили, а в людях бы молва не  была  без  нашего
ведома". Дьяк, отправлявшийся с послом, должен был целовать крест, что будет
делать дела по государскому наказу, без хитрости, не пронесет  речей  никому
до самой смерти и от государя не утаит ничего.
   При описании осады Пскова в источниках встречаем  известие  о  коварстве,
которое употребил Замойский, чтоб лишить жизни князя Шуйского. К  последнему
явился из польского стана русский пленник с  большим  ящиком  и  письмом  от
немца Моллера, который прежде был в царской службе. Моллер писал, что  хочет
передаться к русским и наперед посылает свою казну, просил Шуйского отпереть
ящик,  взять  оттуда  золото  и  беречь  его.  Но  Шуйскому  ящик  показался
подозрителен: он велел открыть его бережно искусному мастеру, который  нашел
в нем заряженные пищали, осыпанные порохом. Баториев  историк,  Гейденштейн,
говорит, что Замойский позволил себе этот поступок из мести русским, которые
напали  на  знаменитого  впоследствии  Жолкевского   во   время   перемирия,
заключенного для погребения убитых.
   Что касается пленных, то мы видели, что в сношениях московского  двора  с
литовским  каждое  из  двух  государств  обыкновенно  требовало  возвращения
свободы пленным с обеих сторон, когда считало это для себя выгодным,  т.  е.
когда имело пленных меньше, чем другое государство, и всякий  раз  последнее
не соглашалось на это освобождение, и дело оканчивалось разменом и  выкупом,
или если не соглашались в цене  выкупа,  то  пленные  оставались  умирать  в
неволе; иногда пленные отпускались в отечество с тем, чтоб собрали  окуп  за
себя и за товарищей: смоленский  наместник  писал  в  1580  году  оршанскому
старосте, что вышел из Литвы на окуп, на веру государя  великого  князя  сын
боярский Сатин, а товарищ его Одоевцов остался в плену у виленского воеводы;
теперь Сатин приехал в Смоленск с окупом, привез за себя и за Одоевцова  250
рублей денег, 40 куниц, лису  черную  и  два  бобра  черных.  В  походах  на
литовские области иногда отпускали пленных на свободу вследствие религиозных
побуждений; так, под 1535 годом летописец  говорит:  посылал  князь  великий
воевод своих на Литовскую землю, они многих побрали в  плен,  но  многим  по
своей вере православной милость показали и  отпустили;  также  церкви  божии
велели честно держать всему своему воинству и не вредить  ничем,  ничего  не
выносить из церкви. Мы видели, что при заключении мира со Швециею московское
правительство выговорило, чтоб  шведы  своих  пленных  выкупили,  а  русских
отпустили без вознаграждения. Что касается до участи татарских  пленников  в
описываемое  время,  как  в  малолетства  Иоанна   IV,   так   и   при   его
совершеннолетии, то мы находим в летописях страшные известия: под 1535 годом
говорится: "Посадили татар царя Шиг-Алея в Пскове 73 человека  в  тюрьму  на
смерть, в том числе семеро  малых  детей,  а  в  Новгороде  84  человека;  в
продолжение суток они перемерли,  только  восемь  человек  остались  живы  в
тюрьме не поены, не кормлены много дней; этих побили, а  женщин  посадили  в
другую тюрьму, полегче; в следующем году архиепископ Макарий  выпросил  этих
женщин на свое бремя и роздал их священникам с  приказанием  крестить  их  в
христианскую веру; священники начали выдавать их замуж,  и  они  были  очень
усердны в вере  христианской".  Под  1555  годом  читаем:  давали  дьяки  по
монастырям татар, которые сидели в тюрьмах и захотели креститься, а  которые
не захотели креститься, тех метали в воду. В 1581 году, во  время  войны  со
Швециею, царь велел казнить шведов, которые будут приведены в  языках.  Царь
позволил литовским пленным, взятым в Полоцке, видеться с литовскими послами,
но с  условием,  чтоб  они  при  этом  свидании  говорили  по-русски,  а  не
по-польски. Что же касается до пленников малозначительных, то  их  дарили  и
продавали; мы видели, что в  1556  году  царь  запретил  продавать  шведских
пленников в Ливонию и Литву,  позволив  продавать  их  только  в  московские
города. Однажды царь послал хану в подарок красного кречета да двух  пленных
литовцев, королевских дворян. Из сношений с Крымом узнаем, что ханские гонцы
и купцы, приезжая в Москву, покупали литовских и немецких пленников, человек
по пятнадцати и двадцати; эти пленники, по их неосторожности, убегали от них
дорогою, а потом они докучали об этом государю и приказным людям били челом,
чтоб беглецов отыскивали. Однажды царь писал хану: "Твои гонцы  покупали  на
Москве полон литовский и немецкий; мы велели дать им нашу грамоту в  Путивль