два года, и теперь везде просто, застав нет". Тогда Варлаам согласился  идти
вместе с Отрепьевым: оба монаха поклялись друг  другу,  что  не  обманут,  и
отложили путь до завтра, уговорившись сойтись в Иконном ряду. На другой день
в условленном месте Варлаам нашел Отрепьева и с ним  третьего  спутника:  то
был чернец Мисаил, а в миру звали его Михайла Повадин, Варлаам знавал его  у
князя Иван Ивановича Шуйского.
   Богомольцы счастливо добрались до  Новгорода  Северского,  прожили  здесь
недолго  в  Преображенском  монастыре  и,  сыскав   провожатого,   какого-то
отставного монаха, перебрались за  границу.  В  Киеве  они  были  приняты  в
Печерском монастыре, прожили здесь три недели  и  отправились  в  Острог,  к
тамошнему владельцу князю Константину. Проведши лето в  Остроге,  Варлаам  и
Мисаил посланы были князем Константином в Троицкий Дерманский монастырь,  но
Григорий не пошел туда с ними: он отправился в город Гощу, и скоро  товарищи
его узнали, что он скинул с себя монашеское платье и в гощинской (арианской)
школе учится по-латыни и по-польски. Варлаам ездил из Дерманского  монастыря
в Острог бить челом князю Константину, чтобы тот  велел  взять  Григория  из
Гощи и сделать по-старому чернецом, но дворовые  люди  князя  отвечали  ему:
"Здесь земля вольная: кто в какой вере хочет, в той и живет";  а  сам  князь
сказал: "Вот у меня и сын родной  родился  в  православной  вере,  а  теперь
держит латинскую, мне и его не унять". Отрепьев зимовал в Гоще,  но  весною,
после Светлого воскресенья, пропал без вести; по всем вероятностям, к  этому
времени должно отнести пребывание его  у  запорожцев,  потом  встретили  его
снова в польских пределах, в службе у князя Адама Вишневецкого, которому  он
и нашел  случай  открыть  свое  царственное  происхождение,  причем  показал
дорогой крест, возложенный на него при крещении крестным отцом Мстиславским.
   Вишневецкий поверил, и весть о московском царевиче, чудесно спасшемся  от
смерти, быстро распространилась между соседними панами. Отрепьев должен  был
переезжать от одного из них к другому,  и  везде  принимали  его  с  царским
почетом. Особенно понравилось ему в Самборе, где  жил  богатый  сендомирский
воевода Юрий Мнишек, младшая дочь которого  была  замужем  за  Константином,
братом князя Адама Вишневецкого. Здесь Отрепьев поражен был явлением, до сих
пор ему неизвестным; он увидал старшую дочь воеводы Марианну, или Марину,  и
легко понять, какое впечатление на пылкого молодого человека  произвело  это
энергическое существо, в высшей степени обладавшее теми качествами,  которые
давали польской женщине такое видное место в обществе. Панна  Марина  Мнишек
поняла, что ей предстоит  случай  отличным  образом  устроить  свою  судьбу,
принялась за дело и скоро овладела сердцем  мнимого  царевича.  Мнишки  были
ревностные католики, принятие латинства всего более помогало Отрепьеву,  ибо
становило на его сторону духовенство и особенно могущественных  иезуитов,  и
Лжедимитрий позволил францисканским монахам обратить себя  в  католицизм,  а
между тем слал письмо за  письмом  к  папскому  нунцию  при  польском  дворе
Рангони. Тот не отвечал ни на одно из них и, говоря с  королем  о  появлении
царевича, обнаруживал полное равнодушие к делу, но в то же время  с  помощью
иезуитов и других людей заботливо сторожил за всяким движением  Лжедимитрия,
справился и в Москве, есть ли надежда на успех? Удостоверившись в последнем,
Рангони приказал иезуитам склонить сендомирского воеводу к поездке в  Краков
вместе с царевичем - и  вот  Лжедимитрий  в  Кракове  в  начале  1604  года.
Наружность искателя Московской державы не говорила  в  его  пользу:  он  был
среднего или почти низкого роста, довольно хорошо сложен, лицо имел круглое,
неприятное, волосы рыжеватые, глаза  темно-голубые,  был  мрачен,  задумчив,
неловок. Это описание наружности Лжедимитриевой, сделанное очевидцем, сходно
с лучшим дошедшим до нас портретом Лжедимитрия: и  здесь  видим  лицо  очень
некрасивое  с  задумчиво-грустным  выражением.  Рангони  очень   обрадовался
приезду Мнишка и Лжедимитрия, на другой день утром они посетили его  и  были
приняты чрезвычайно ласково. В продолжительном разговоре с Отрепьевым нунций
дал ему ясно выразуметь, что если он хочет получить помощь от Сигизмунда, то
должен отказаться от греческой веры и вступить по  своему  обещанию  в  лоно
церкви  римской.  Лжедимитрий  согласился  и  в  следующее   воскресенье   в
присутствии   многих   особ   дал    торжественную    клятву,    скрепленную
рукоприкладством, что будет послушным сыном  апостольского  престола;  после
этого Рангони причастил его и миропомазал, на исповеди  же  Отрепьев  был  у
одного из иезуитов. Когда Рангони достиг таким образом главной  цели  своей,
то повез новообращенного к королю, и тот признал его царевичем. Король  был,
однако, в большом затруднении: с одной стороны, ему очень  хотелось  завести
смуту в Московском государстве, ослабить его  опасное  могущество,  отмстить
Борису за его недоброжелательство к нему относительно дел шведских, получить
большие выгоды от Димитрия, посаженного на престол с его  помощию,  наконец,
способствовать введению католицизма в Москву; Отрепьев  говорил,  что  успех
верен, что бояре за него; иезуиты утверждали то же самое; с другой  стороны,
страшно было нарушить перемирие, оскорбить могущественного соседа, который в
случае  неудачи  дела  Димитриева  мог  жестоко  отмстить  за   свою   обиду
наступательным союзом с Швециею; четверо знаменитейших  вельмож:  Замойский,
Жолкевский, князь Василий Острожский, Збаражский - были против вмешательства
в дело. Сигизмунд решился употребить такую  хитрость:  он  признал  Димитрия
московским царевичем, хотя и не публично, назначил ему ежегодное  содержание
(40000 злотых), но не хотел помогать ему явно  войском  от  своего  лица,  а
позволил панам частным образом помогать царевичу. Королю  хотелось,  чтоб  в
челе предприятия был князь Збаражский. воевода брацлавский, но тот никак  не
мог убедить себя в том, что Димитрий истинный царевич, и никак не соглашался
руководить делом, в правде которого не был убежден. Надобно было  обратиться
к  человеку,  менее  совестливому,  а  таким  именно  был   старый   воевода
сендомирский  Юрий  Мнишек,  известный  участием  своим   в   грязном   деле
развращения  короля  и  расхищения  казны  королевской  в  последнее   время
Сигизмунда-Августа.
   Природная склонность  и  привычка  к  интриге,  неразборчивость  средств,
гордость, тщеславие были господствующими чертами в  характере  сендомирского
воеводы, и отсюда понятна  та  гнусная  роль,  которую  он  играл  в  смутах
московских, особенно при втором  Лжедимитрии.  Приняв  от  короля  поручение
вести дело, Мнишек с торжеством привез царевича в Самбор, где тот  предложил
руку свою Марине. Что он был действительно очарован ею и предложил  ей  руку
не из одних корыстных целей, не для того  только,  чтоб  побудить  Мнишка  и
родню его к оказанию более деятельной помощи, -  это  мы  увидим  изо  всего
последующего поведения его относительно Марины. Предложение было принято, но
брак отложен до утверждения жениха на престоле московском. 25 мая 1604  года
Лжедимитрий дал Мнишку запись, в которой обязывался  жениться  на  Марине  с
такими условиями: 1) тотчас по вступлении на престол выдать  Мнишку  1000000
польских золотых для подъема в Москву и уплаты  долгов,  а  Марине  прислать
бриллианты и столовое серебро из казны царской;  2)  отдать  Марине  Великий
Новгород и Псков со всеми жителями, местами, доходами в полное владение, как
владели прежние цари; города эти остаются за Мариною, хоть бы она  не  имела