могли иметь ни малейшей надежды действовать с успехом против него. Но  когда
открылась Смута, наряд исчез, то козакам явилась полная возможность войти  в
пределы государства и жить на его счет. К этим степным козакам,  разумеется,
должны были пристать все люди с козацким характером, люди, которые по разным
обстоятельствам тяготились своим положением, искали выхода  из  него,  люди,
хотевшие  пожить  на  чужой  счет.  Толпы  степных  козаков   должны   были,
следовательно, увеличиться толпами козаков внутренних; и тем и  другим  было
необходимо  поддерживать  Смуту  как  можно  долее,  ибо  с  восстановлением
спокойствия,  наряда,  прекращалось  их  царство,  их   выгодное   положение
относительно  государства,  которое  по-прежнему   стало   бы   грозить   их
противуобщественному быту. Таким  образом,  Смутное  время  мы  имеем  право
рассматривать как борьбу между общественным и противуобщественным элементом,
борьбу  земских  людей,  собственников,  которым  было  выгодно   поддержать
спокойствие,  наряд  государственный  для  своих  мирных  занятий,   с   так
называемыми  козаками,  людьми  безземельными,  бродячими,  людьми,  которые
разрознили свои интересы с интересами общества, которые хотели жить на  счет
общества, жить чужими трудами. Некоторые полагают причиною Смуты  запрещение
крестьянского выхода, сделанное Годуновым. Но мы не можем согласиться с этим
мнением, во-первых, потому, что ни один из современных писателей не намекает
на это, хотя они объясняют, почему Северская Украйна  стала  гнездом  Смуты,
указывают на столпление в ней холопей опальных бояр, преступников,  бежавших
от казни; во-вторых, закон об  укреплении  крестьян  был  вполовину  отменен
Годуновым в его царствование, участь крестьян была облегчена именно там, где
она могла быть тяжела. При этом должно заметить,  что  козаки  под  знаменем
самозванцев действительно стараются повсюду возбудить низшие  классы  против
высших, действительно в некоторых местах на юге  крестьяне  восстают  против
помещиков;  но  это  явление  местное,  общее  же  явление  таково,  что  те
крестьяне, которые были недовольны своим  положением,  по  характеру  своему
были склонны к козачеству, переставали быть  крестьянами,  шли  в  козаки  и
начинали бить и грабить прежде всего свою же братию -  крестьян,  которые  в
свою очередь толпами вооружаются против козаков  в  защиту  своих  семейств,
собственности и мирного  труда;  нигде  мы  не  видим,  чтоб  крестьяне  под
знаменами самозванцев восставали как крестьяне в защиту своих сословных прав
и интересов.
   Только два первые года царствования Бориса, два последние  XVI  столетия,
современники называют спокойными, счастливыми; в первом году нового века  мы
должны, следовательно, положить начало Смут, но какая же была первая  Смута?
Этого мы не знаем по недостатку хронологических указаний в источниках. Можно
догадываться  только,  что  слухи  о  царевиче  Димитрии  смутили  Бориса  и
возбудили  всю  его  подозрительность;  можно   догадываться   только,   что
преследование Богдана Бельского не без связи с этими слухами. Мы не знаем, к
какому именно времени относится дело Богдана Бельского,  известного  нам  по
Смуте в начале царствования Феодорова. Летописец так  рассказывает  об  этом
деле: послал царь Борис на поле ставить город  Борисов  окольничего  Богдана
Яковлевича Бельского да Семена Альферьева и  с  ними  послал  многих  всяких
людей. Богдан, человек  богатый,  пошел  на  городское  строение  с  большим
богатством и всякого запасу взял с собою много. Пришедши на  городище,  стал
он делать город прежде своим двором и сделал своими людьми башню и  городки,
укрепил великою крепостью; потом с того образца велел всей  рати  делать,  и
сделали весь город вскоре и укрепили всякими крепостями; ратных людей Богдан
поил и кормил всякий день множество и бедным давал деньги, платье  и  запас.
Прошла на Москве  про  него  от  ратных  людей  хвала  великая.  Царь  Борис
исполнился ярости, велел его схватить, разорить и сослать в один из  низовых
городов в тюрьму, дворян старых, которые были с ним и на него  не  доводили,
также велел разорить. По иностранным свидетельствам, Борису  донесли,  будто
Бельский величал себя царем Борисовским. Из этих  свидетельств  узнаем  и  о
позорном наказании, которому подвергся Бельский: один из иностранных медиков
царских вырвал у него длинную густую  бороду.  Зная  мелкодушие  Бориса,  мы
можем принять причину опалы,  как  она  показана  в  приведенных  известиях:
естественно, что Борис, одержимый завистною злобою,  наполнился  яростию  на
человека, который осмелился приобрести народное расположение  щедростию,  то
есть  употребить  те  же   самые   средства,   какие   употреблял   Годунов;
подозрительность  же  Бориса  должна  была  особенно  возбудиться  тем,  что
народное расположение приобретал человек,  выдававшийся  из  толпы  собратий
своих умом, энергиею и дознанным крамольным духом. Сохранилось, впрочем, еще
одно известие, в котором отразился известный народный взгляд на деятельность
Бориса: Бельский, по этому известию, был сослан за то, что покаялся на  духу
в смерти царя Иоанна  и  царя  Феодора,  которых  он  умертвил  по  научению
Годунова; духовник сказал об этом патриарху, а патриарх -  царю.  Нельзя  не
обратить внимание также и на способ наказания, которому подвергся  Бельский:
мы встречали известия своих и чужих современников  о  страсти  к  подражанию
иноземным обычаям, которая открылась между русскими  людьми  в  царствование
Бориса; царь был покровителем иностранцев, а Бельский ненавидел  их,  и  вот
Борис велит иностранцу вырвать у Бельского бороду, которая так  дорога  была
людям, отличавшимся привязанностию к старине и ненавистию  к  новым,  чужим,
обычаям, а из этих обычаев бритье бороды было самым видным.
   Дьявол, говорит летописец, вложил Борису мысль все знать, что ни делается
в Московском государстве; думал он об этом много,  как  бы  и  от  кого  все
узнавать, и остановился на том, что, кроме холопей боярских, узнавать не  от
кого. Начали тайно допытываться у людей князя Шестунова о замыслах господина
их. Один из них, какой-то  Воинко,  явился  с  доносом.  Что  он  объявил  о
Шестунове - неизвестно, вероятно, что-нибудь не стоящее внимания, потому что
князя оставили на это время в покое, но доносчику сказали царское жалованное
слово пред Челобитным приказом на площади, выставили перед всем народом  его
службу и раденье, объявили, что царь дает ему поместье и велит ему служить в
детях боярских. Это поощрение произвело  действие  страшное:  боярские  люди
начали умышлять всякий над своим боярином; сговорившись между собою  человек
по пяти и по шести, один шел доводить, а других поставлял в  свидетели.  Тех
же людей боярских, которые не хотели душ своих погубить и  господ  своих  не
хотели видеть в крови, пагубе и разорении, тех бедных мучили пытками и огнем
жгли, языки им резали и по тюрьмам сажали. А доносчиков царь  Борис  жаловал
много, поместьями и деньгами. И от таких  доносов  была  в  царстве  большая
Смута: доносили друг на  друга  попы,  чернецы,  пономари,  просвирни,  жены
доносили на мужей, дети - на отцов, от такого ужаса мужья от жен таились,  и
в этих окаянных доносах много крови пролилось неповинной,  многие  от  пыток
померли, других казнили,  иных  по  тюрьмам  разослали  и  со  всеми  домами
разорили  -  ни  при  одном  государе  таких  бед  никто  не   видал.   Люди
происхождения знаменитого, князья, потомки Рюрика, доносили друг  на  друга,
мужчины доносили царю, женщины - царице; так, князь Борис Михайлович Лыков в
челобитной на князя Пожарского, поданной  царю  Василию  Шуйскому,  говорит: