царство. Для избавы христианской царское величество сам своею персоною хочет
идти  на  врага  креста  Христова  со  многими  своими  ратями,  русскими  и
татарскими, сухим путем и  водяным,  чтоб  Рудольфу  цесарю  вспоможенье,  а
православному христианству свободу учинить. Но  царскому  величеству  и  вам
ведомо, что к крымскому хану водяного пути нет, кроме Днепра,  а  по  Днепру
города литовского короля и литовские черкасы;  великий  государь  посылал  к
Сигизмунду королю посланника просить судовой дороги Днепром, но Сигизмунд  и
паны-рада дороги не дали и посланника к цесарскому величеству не пропустили.
Король не хочет видеть между великим государем нашим  и  цесарем  дружбы,  а
христианам добра, с турским  ссылается  и  крымского  через  свою  землю  на
цесареву землю пропускает. Да и прежде от польских людей над  Максимилианом,
арцы-князем  австрийским,  многое   бесчестье   учинилось.   Так   цесарское
величество, подумав с братом своим Максимилианом  и  со  всеми  курфирстами,
государю нашему объявил бы: как ему над Польшею промышлять и такие досады  и
грубости отомстить? А великий государь наш хочет стоять с ним  на  Польшу  и
Литву заодно".
   Эта хитрая по-тогдашнему речь, начавшаяся несбыточным обещанием, что  сам
Борис пойдет на Крым, и кончившаяся призывом к войне с Польшею,  показывает,
какие жалкие попытки делало московское правительство вследствие совершенного
незнания  отношений  между   западными   государствами.   Годунов   надеялся
голословными обвинениями побудить императора Рудольфа к разрыву  с  Польшею!
Цесаревы советники отвечали: "Король Сигизмунд и паны радные  нам  отказали:
на турского заодно стоять с нами  не  хотят.  Да  что  с  ними  и  говорить!
Смятенье у них великое, сами не знают, как им вперед жить, короля не  любят.
Цесарское величество большую надежду  держит  на  великого  государя  Бориса
Федоровича: думает, что по братской любви и для всего христианства он его не
забудет. Всего досаднее на поляков цесарскому величеству, что не может их на
то привести, чтоб стояли с ним заодно на турка, но  делать  нечего,  надобно
терпеть, хотя и досадно: цесарское величество с турским воюет, и если еще  с
поляками вой ну начать, то с двух сторон два недруга будут, а казны у цесаря
не станет от турецкой войны, но как даст бог время,  то  цесарь  станет  над
Польшею  промышлять...  Правду  сказать,  король  Сигизмунд  цесарю  недавно
послушен и любителен показался; король ни в чем не виноват, пенять  на  него
нельзя, надобно пенять на  поляков,  которые  великие  недруги  Австрийскому
дому". Этими словами австрийские вельможи давали  ясно  выразуметь  послу  о
тесном союзе императора с королем Сигизмундом;  поэтому  сношения  Москвы  с
Австриею не могли повести ни к чему: Борис не мог в угоду императору  начать
войну с турками, а император в угоду Борису не мог воевать Польшу.
   Королева  Елисавета  по-прежнему  льстила  Борису  и  послам  его,   чтоб
доставить в России выгоды купцам английским. Узнав о восшествии  на  престол
Годунова, Елисавета писала ему: "Мы радуемся, что наш доброхот  по  избранию
всего народа учинился на таком преславном  государстве  великим  государем".
Борис отвечал ей,  что  он  учинился  царем  по  приказу  царя  Феодора,  по
благословению царицы  Ирины  и  по  челобитью  всего  народа.  В  1600  году
отправлен был в Англию посланником дворянин  Микулин,  которому  дан  наказ:
если спросят, каким образом  учинился  на  государстве  Борис  Федорович?  -
отвечать: "Ведомо вам самим, при великом государе Феодоре Ивановиче  царский
шурин Борис Федорович, будучи во властодержавном правительстве, в какой мере
и в какой чести был, и своим разумом  премудрым,  храбростию,  дородством  и
промыслом царского величества имени какую честь и  повышенье  и  государству
Московскому прибавленье во всем сделал:  всяким  служивым  людям  милосердье
свое показал и многое воинство устроил, черным  людям  -  тишину,  бедным  и
виновным - пощаду, всю Русскую землю в покое и тишине и  в  благоденственном
житии устроил. И  великий  государь  Феодор  Иванович,  отходя  сего  света,
приказал и благословил государыне царице и своему царскому  шурину  быть  на
государстве Московском. Государыня пошла в монастырь и по слезному челобитью
всего народа благословила брата своего".
   Микулину при всяком удобном случае  давали  знать,  что  ему  оказывается
особенная честь пред другими послами. Так, ему говорили: "В том  месте,  где
вам выйти из судов  в  Лондоне,  пристает  одна  государыня  наша  Елисавета
королевна, а кроме нее, никто". Елисавета говорила по-прежнему: "Со  многими
великими христианскими государями у меня братская  любовь,  но  ни  с  одним
такой любви нет, как  с  вашим  великим  государем".  За  обедом  во  дворце
московский посланник с подьячим и переводчиком сидели за  особым  столом  по
левую руку от королевы. Когда стол отошел, королева начала умывать  руки  и,
умыв, велела серебряный умывальник с водою подать Микулину, но посланник  на
жалованье бил  челом,  рук  не  умывал  и  говорил:  "Великий  государь  наш
королевну зовет себе любительною сестрою, и мне, холопу  его,  при  ней  рук
умывать не годится". Королева засмеялась и Микулина похвалила за то, что  ее
почтил, рук при ней не умывал.
   Микулин чтил королеву, но больше всего боялся уменьшить чем-нибудь  честь
своего государя: когда лорды приглашали его вести переговоры на их дворе, то
он не  согласился,  требовал  непременно,  чтоб  переговоры  происходили  во
дворце, и его требованию уступили, лорды съезжались с ним на Казенном дворе,
как он выражается. Лорд-мэр позвал его обедать; купцы,  бывавшие  в  России,
сказали Микулину, что лорд-мэр сядет за столом выше его, ибо такой обычай, и
все послы садятся ниже лорда-мэра. Микулин отвечал: "Нам никаких  государств
послы и посланники не образец; великий государь наш  над  великими  славными
государями высочайший великий государь, самодержавный  царь.  Если  лорд-мэр
захочет нас видеть у себя, то ему нас чтить для имени царского величества, и
мы к нему поедем; а если ему чину своего порушить и меня  местом  выше  себя
почтить нельзя, то мы к нему  не  поедем".  И  действительно,  посланник  не
обедал у лорда-мэра. Микулин был в Лондоне во время  восстания  Эссекса  (13
февраля  1601);  Елисавета  писала   Годунову,   что   Микулин   готов   был
подвергнуться опасности и биться с  бунтовщиками.  Но  сам  Микулин  доносит
только, что была смута и 24 февраля  ерль  Ексетский  (граф  Эссекс)  казнен
смертию, и по нем в Лунде (Лондоне) было великое сетованье и плач великий во
всех людях.
   Кроме Англии по делам торговым  были  сношения  с  городами  ганзейскими:
Борис исполнил просьбу 59 городов и дал им жалованную грамоту для  торговли,
при этом любчанам сбавлена была пошлина до половины. В  1601  и  1604  годах
папа Климент VIII и  кардинал  Альдобрандини  писали  к  Борису  о  пропуске
нунциев и миссионеров, отправлявшихся в  Персию;  позволение  было  дано.  С
герцогом тосканским Борис пересылался насчет  вызова  в  Москву  итальянских
художников, на что герцог объявлял радушное согласие.
   Отношения к Крыму были благоприятны; хан, живший не в  ладу  с  султаном,
принуждаемый принимать участие в войнах последнего и видя, с другой стороны,
могущество Москвы, невозможность приходить врасплох на  ее  украйны,  ибо  в
степях являлись одна за другою русские  крепости,  должен  был  смириться  и
соглашаться с московскими послами, которые провозглашали, что государь их не