царица подойдет к окну, то они дадут им знак, и чтобы в ту  же  минуту  весь
народ падал на колена; нехотящих били без милости".
   26 февраля, в воскресенье на маслянице, Годунов имел торжественный  въезд
в Москву,  в  Успенском  соборе  слушал  молебен,  после  которого  принимал
поздравление  от  духовенства,  бояр  и  всего  православного  христианства.
Отслушав обедню в  Успенском  соборе,  Борис  пошел  в  Архангельский,  где,
припадая к гробу великих  князей  и  царей,  говорил  со  слезами:  "Великие
государи! Хотя телом от своих великих  государств  вы  и  отошли,  но  духом
всегда пребываете  неотступно  и,  предстоя  пред  богом,  молитву  творите;
помолитесь и обо мне и помогите  мне".  Из  Архангельского  собора  пошел  в
Благовещенский, отсюда - в царские палаты,  из  дворца  поехал  к  сестре  в
Новодевичий монастырь; отсюда приехал опять  в  Кремль  к  патриарху,  долго
разговаривал с  ним  наедине,  после  чего  простился  с  ним  и  с  знатным
духовенством на Великий пост и возвратился на житье в Новодевичий монастырь.
   Неизвестно, в какое время присягали на верность новому царю, но  известна
любопытная подкрестная запись. Присягавший по  ней,  между  прочим,  клялся:
"Мне над государем своим царем и над царицею и над их детьми, в еде, питье и
платье, и ни в чем другом лиха никакого не учинить  и  не  испортить,  зелья
лихого и коренья не давать и не велеть никому давать, и мне такого  человека
не слушать,  зелья  лихого  и  коренья  у  него  не  брать;  людей  своих  с
ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуней
не добывать на государское лихо. Также государя царя, царицу и детей  их  на
следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого
лиха не насылать и следу не вынимать никаким образом, никакою  хитростию.  А
как государь царь, царица или дети их куда поедут или пойдут, то  мне  следу
волшебством не вынимать. Кто такое ведовское дело захочет мыслить или делать
и я об этом узнаю, то мне про того человека сказать государю своему царю или
его боярам, или ближним людям, не утаить мне про то никак, сказать  вправду,
без всякой хитрости; у кого узнаю или со стороны услышу,  что  кто-нибудь  о
таком злом деле думает, то мне этого человека поймать и привести к  государю
своему царю или к его боярам и ближним людям вправду, без  всякой  хитрости,
не утаить мне этого никаким образом, никакою хитростию, а не смогу  я  этого
человека поймать, то мне про него сказать государю царю или боярам и ближним
людям". Нас здесь останавливает не вера в волшебство, которая господствовала
в описываемое время; нас останавливает перечисление видов зла которое  можно
было сделать Борису и его семейству, повторение,  распространение  одного  и
того же, что должно приписать не  времени  уже  только,  а  лицу,  приписать
мелкодушию  Бориса,  его  подозрительности,  ибо   в   подкрестных   записях
преемников его мы этого не видим.
   Присягавший должен был клясться также: "Мне, мимо  государя  своего  царя
Бориса Федоровича, его царицы, их детей и тех детей, которых им  вперед  бог
даст, царя Симеона Бекбулатова и его детей и никого  другого  на  Московское
государство не хотеть, не думать, не мыслить, не семьиться, не дружиться, не
ссылаться с царем Симеоном, ни грамотами, ни словом не приказывать на всякое
лихо; а кто мне станет об этом говорить или кто с кем станет о  том  думать,
чтоб царя Симеона или другого кого на Московское государство посадить,  и  я
об этом узнают то мне такого человека схватить и привести к государю"  и  т.
д.
   9 марта, в четверг  на  второй  неделе  поста,  патриарх  созвал  знатное
духовенство, бояр, дворян и весь царский синклит и говорил  им:  "Уже  время
молить нам бога, чтоб благочестивого великого государя  царя  нашего  Бориса
Федоровича сподобил облечься в порфиру царскую, да установить бы нам светлое
празднество преславному чуду богородицы в тот день, когда бог показал на нас
неизреченное свое милосердие, даровал  нам  благочестивого  государя  Бориса
Федоровича,  учредить  крестный  ход  в  Новодевичий  монастырь  каждый  год
непременно". Все, слыша такой премудрый глагол  святейшего  Иова  патриарха,
отвечали со слезами,  обещали  молиться  богу  беспрестанно,  день  и  ночь.
Разосланы были по областям грамоты с приказанием петь молебны по три дня  со
звоном.
   Проведши Великий пост и Пасху в монастыре с сестрою, Борис 30  апреля,  в
Мироносицкое  воскресенье,  торжественно  переехал  на   житье   во   дворец
кремлевский. Опять был  он  встречен  крестным  ходом,  в  Успенском  соборе
патриарх надел на него крест Петра митрополита; опять Борис  обошел  соборы,
ведя за руки детей, сына Федора и дочь Ксению; был большой обед для всех. Но
царское венчание не могло скоро последовать: еще 1 апреля пришла весть,  что
крымский хан Казы-Гирей собирается на Москву  со  всею  ордою  и  с  полками
турецкими. Весть пришла рано,: и потому через месяц  на  берегах  Оки  могла
собраться огромная рать: говорят, число ее простиралось до 500000 человек. 2
мая сам царь выехал из Москвы с двором своим, в  числе  которого  находилось
пять служилых царевичей. Борис остановился в Серпухове и отсюда распоряжался
устройством рати. Но среди этих распоряжений новый  царь  занимался  и  тем,
чтоб щедростию и угощениями привязать к  себе  служилых  людей;  пишут,  что
почти ежедневно бывали у него обеды на 70000 человек: "И подавал, -  говорит
летописец, - ратным людям и всяким в Серпухове жалованье и милость великую".
Цель,  по-видимому  была  достигнута:  "Они  все,  видя  от  него   милость,
обрадовались, чаяли и вперед себе от него такого же жалованья". Итак, вот на
чем основался союз Годунова с служилыми людьми: они  чаяли  вперед  себе  от
него большого жалованья!
   Слух о походе ханском оказался ложным: вместо грозной рати явились мирные
послы. Годунов воспользовался  случаем,  чтобы  произвесть  на  татар  самое
сильное впечатление: послов поставили верстах  в  семи  от  стана  царского,
расположенного на лугах на  берегу  Оки,  ночью  велено  было  ратным  людям
стрелять по всем станам. 29 июня  послы  представлялись  Борису;  когда  они
ехали к нему, то на протяжении семи верст от их стана  до  царского  по  обе
стороны дороги стояли пешие ратники с пищалями и разъезжали повсюду  конные.
Послы, видя огромное войско и беспрестанную стрельбу, так перепугались, что,
пришедши к царю, едва могли справить посольство от страха. Царь пожаловал их
великим жалованьем, отпустил с большою честию и послал с ними богатые дары к
хану. В тот же день царь угостил все войско и отправился в Москву.
   Сюда он въехал с большим торжеством, как будто одержал знаменитую  победу
или  завоевал  целое  царство  иноплеменное:  патриарх  с   духовенством   и
множеством народа вышли к  нему  навстречу;  Иов  благодарил  за  совершение
великого  подвига,  за  освобождение  христиан  от  кровопролития  и  плена:
"Радуйся и веселися,  -  говорил  он  Борису,  -  богом  избранный  и  богом
возлюбленный, и богом  почтенный,  благочестивый  и  христолюбивый,  пастырь
добрый, приводящий стадо свое именитое к начальнику Христу богу нашему!"  По
окончании речи патриарх, духовенство и весь народ пали на землю,  плакали  и
потом, встав, приветствовали Бориса "на его государеве вотчине и на  царском
престоле и на всех государствах Российской земли".
   Столько слез было пролито при челобитьях и встречах! Кажется, можно  было