характера, когда он должен был сохранить свою  жизнь,  свое  приближенное  к
царю положение только  при  ясном  сознании  своей  слабости,  своей  полной
зависимости, беспомощности, только заботливо наблюдая  за  каждым  движением
наверху и около себя, с  напряженным  вниманием  озираясь  на  все  стороны.
Понятно, какое влияние  должно  было  иметь  такое  положение  на  человека,
особенно   если   природа   этого   человека   не   представляла    сильного
противодействия подобному влиянию, понятно,  как  подозрительность  Грозного
должна была заражать окружавших его, особенно тех, которые по слабости своей
природы были восприимчивы к этой болезни. В числе таких, как  видно,  был  и
Годунов, человек очень  умный  бесспорно,  быть  может,  более  всех  других
вельмож способный  к  правительственному  делу,  быть  может,  яснее  других
понимавший  потребности  государства,   главную   из   них   -   потребность
просвещения, сближения с народами Западной Европы; человек  благонамеренный,
готовый сделать все возможное добро там,  где  дело  не  шло  о  его  личных
выгодах,  но   человек,   не   имевший   столько   нравственной   твердости,
нравственного величия, чтоб освободиться из-под  влияния  школы,  в  которой
воспитался, чтоб, приближаясь к престолу, и на  престоле,  сбросить  с  себя
боярство времен  Грозного  и  явиться  с  царственным  величием,  тем  более
необходимым, что он был царь избранный, начинавший новую династию.  Годунов,
который, будучи боярином, казался достойным царствовать, явился на  престоле
боярином,  и  боярином  времен   Грозного,   неуверенным   в   самом   себе,
подозрительным,  пугливым,  неспособным  к   действиям   прямым,   открытым,
привыкшим к мелкой игре в  крамолы  и  доносы,  не  умевшим  владеть  собою,
ненаходчивым в случаях важных, решительных.
   Царское венчание, по обычаю, ознаменовано было милостями,  пожалованиями:
звание конюшего  получил  Дмитрий  Иванович  Годунов,  дворецкого  -  Степан
Васильевич (на место Григория Васильевича,  незадолго  пред  тем  умершего);
некоторым лицам пожаловано было боярство, другим -  окольничество;  служилым
людям выдано двойное жалованье, купцам дано право беспошлинной  торговли  на
два года, земледельцы освобождены от податей  на  год;  есть  известие,  что
определено было, сколько крестьяне должны были работать на господ и  платить
им; вдовам и сиротам,  русским  и  чужеземным,  розданы  деньги  и  съестные
припасы;  заключенные  в  темницах  освобождены  и   получили   вспоможение.
Новгородцы получили особые льготы: были у них  два  кабака,  от  которых  им
нужда, теснота, убытки и оскуденье учинились; поэтому царь, царица и царские
дети пожаловали гостей и всех посадских людей,  царские  денежные  доходы  с
кабаков отставили и кабакам на посаде быть не велели. Кроме того, пожаловали
гостей и всех посадских  людей:  с  их  дворов,  лавок,  прилавков,  скамей,
анбаров лавочные денежные оброки сложили  и  мелкие  промыслы,  для  младших
посадских людей, никому на откуп давать и оброка с них брать не велели, свою
отчину великое государство Великий Новгород  во  всем  отарханили.  Инородцы
освобождены были также на целый год  от  ясака,  "чтоб  они  детей  своих  и
братью, дядей, племянников  и  друзей  отовсюду  призывали  и  сказывали  им
царское жалованье, что мы их пожаловали, ясаку с  них  брать  не  велели,  а
велели им жить безоброчно и в  городах  бы  юрты  и  в  уездах  волости  они
полнили".
   Облегчена была участь некоторых опальных Феодорова царствования: так, был
выпущен из тюрьмы Иван Григорьевич Нагой, который рассказывает о своей  беде
и о своем избавлении в следующей любопытной грамоте:  "Я,  Иван  Григорьевич
Нагой, пожаловал,  дал  человеку  своему  Богдану  Сидорову  старинную  свою
вотчину за его к себе прямую службу и за терпение, что он со мною живот свой
мучил на государевой службе в Сибири,  да  его  же,  Богдана,  за  мой  грех
государь царь Феодор Иванович велел у меня взять  из  Сибири  и  привезти  в
Москву скованного, мучил он живот свой, сидя у приставов в  цепи  и  железах
год. Когда государь надо мной смиловался  и  велел  его  отпустить,  то  он,
Богдан, бил челом  обо  мне  государю  царю  Феодору  Ивановичу,  и  по  его
челобитью государь надо мной смилосердовался, велел из  Сибири  отпустить  в
Казань. Но в Казани грех мой надо мною взыскался:  пришла  на  меня  царская
опала, прислал государь князя Якова Борятинского в Казань и велел  ему  меня
ограбить донага, отвезти на Вологду и посадить  в  тюрьму.  Тогда  Богдан  в
другой раз поехал в Москву, был там схвачен  и  сидел  полгода  у  пристава.
Государь царь Борис Федорович пожаловал, от пристава велел его освободить, и
он, Богдан, обо мне бил челом, о моей жене и  о  детках.  По  его  челобитью
государь меня пожаловал, из тюрьмы  велел  выпустить  и  велел  мне  жить  в
тверской моей вотчине. И мне его, Богдана, за такую великую себе работу и за
терпение пожаловать нечем: что было моих животов, то все взято на  государя.
Так жалую ему старую свою вотчинку: владеть ему этим моим жалованьем и, если
захочет, может его продать, заложить или по душе отдать. А после моей смерти
ему, Богдану, за то мое жалованье жену мою и детей не покинуть и их устроить
по моей духовной грамоте, чем я их благословлю; и  детей  моих,  Никифора  и
Гаврилу, ему, Богдану, грамоте научить и беречь и покоить всем, пока бог  их
на ноги поднимет".
   Царствование Бориса относительно западных, самых опасных соседей,  Польши
и Швеции, началось при самых благоприятных обстоятельствах: эти державы, так
недавно грозившие Москве страшным союзом своим  под  одним  королем,  теперь
находились в открытой и ожесточенной вражде вследствие этого  самого  союза;
Сигизмунд польский воевал с дядею своим, Карлом шведским,  в  котором  видел
похитителя своего отчинного престола. Годунов дал знать Сигизмунду  о  своем
воцарении через думного дворянина Татищева;  в  Польше  решили  отправить  в
Москву для переговоров уже бывалого там и славного своею ловкостию  в  делах
канцлера  литовского  Льва  Сапегу,  к  которому  приданы   были   Станислав
Варшицкий, каштелян  варшавский,  и  Илья  Пелгржымовский,  писарь  Великого
княжества Литовского. 16 октября 1600 года въехал Сапега в Москву с  обычным
торжеством, и на другой же день начались неприятности,  жалобы;  посольство,
по обычаю, держали в строгом заключении, но что всего  неприятнее  было  для
Сапеги, представление  царю  откладывали  день  за  день,  объявляя,  что  у
государя болит большой палец на ноге. 16 ноября подле посольского  дома  был
пожар, сгорело несколько домов; Сапега жаловался приставу, что их  держат  в
тесноте" во всех углах накладена солома, боже сохрани пожар: не только вещей
не спасешь, но и сам не выбежишь.  "Если  нас  еще  будут  держать  в  такой
тесноте,  -  прибавил  Сапега,  -  то  нам  надобно  иначе  распорядиться  и
промыслить о себе". Последнее слово не понравилось приставу,  и  он  сказал,
что это слово высокое и к доброму делу непристойно. 26 ноября наконец послов
представили государю:  подле  Бориса  сидел  сын  его,  царевич  Федор,  имя
которого было неразлучно с именем  отца:  так,  например,  послам  говорили:
"Великий государь, царь и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец
и  сын  его  царевич  Федор  Борисович  жалуют  вас  своим  обедом".  И  тут
высказалось недоверие  Бориса  к  присяге  русских  людей,  которые  клялись
служить ему и детям его и мимо их никого  не  хотеть  на  царство.  Подобное
допущение сына в соправительство для упрочения за ним великокняжеского стола