церкви в новопостроенных городах были снабжаемы книгами.
   Так распоряжался Борис  в  странах  новоприобретенных  и  новонаселенных.
Теперь  взглянем  на  его  распоряжения  в   старых   областях   Московского
государства. В 1599 году  патриарх  объявил,  что  грамота,  данная  Грозным
митрополиту Афанасию, ветха, и потому Борис возобновил ее  на  свое  имя:  в
этой грамоте подтверждено, что духовенство патриарших монастырей и все люди,
служащие патриарху и живущие на его землях и землях его монастырей, подлежат
только его патриаршему суду, исключая  душегубство;  кроме  того,  крестьяне
патриаршие и его монастырей освобождены от разных повинностей.
   Мы видели, что в 1580 году жители города Хлынова просили царя, чтоб у них
был основан монастырь; теперь,  в  1599  году,  жители  вятского  же  города
Слободского били челом, что у них много  людей  желают  постричься,  но  нет
монастыря, а которые  уже  постриглись,  то  волочатся  без  пристрой  между
дворов, отца духовного у них близко  нет  и  они  помирают  без  покаяния  и
причащения; есть монастырь Успенский в  Хлынове,  но  далеко,  да  посадским
людям и волостным крестьянам постригаться в нем трудно: архимандрит и старцы
просят много вкладу, по десяти, пятнадцати  и  двадцати  рублей,  с  убогого
человека меньше десяти рублей не берут, а кому случится постричься у себя на
подворье, то они без пяти рублей не постригут.  Поэтому  слобожане  просили,
чтоб патриарх позволил им построить монастырь у себя в городе,  а  строителя
уже они выбрали; патриарх  согласился.  В  Верхотурье  монах  Иона  построил
монастырь по своему обещанию. Мы  видели,  какой  дан  был  наказ  поповским
старостам в 1594 году; но в 1604 году патриарший тиун Чортов  доносил  Иову,
что старосты и десятские поповские в поповскую избу  не  приходят,  попов  и
дьяконов от бесчиния не унимают: безместные попы и дьяконы в поповскую  избу
не ходят и перед литургиею правила не правят, садятся у Фроловского моста  и
бесчинства делают большие, бранятся скаредно, а иные играют,  борются  и  на
кулачки бьются; а которые нанимаются обедни служить, те идут в  церковь,  не
простившись с теми из своих братий, с которыми бранились; служат  обедни  не
вовремя, рано, без часов; приезжие попы ему, тиуну, ставленных грамот  своих
не кажут, его не слушают, бранят  и  позорят.  Патриарх  подтвердил  прежний
наказ поповским старостам. При вступлении своем на престол,  собирая  войско
против хана, Борис объявил, чтоб воеводы были без мест. Но местничество  при
нем не ослабевало. В этом отношении  любопытна  переписка  с  царем  Михаилы
Глебовича  Салтыкова,  посыланного  в  Иван-город  навстречу  принцу  Иоанну
датскому. В Иван-городе было трое воевод: князь Василий Ростовский,  Третьяк
Вельяминов и князь Петр Кропоткин. Салтыков, приехав в Иван-город, обратился
с вопросом к двум младшим  воеводам  -  Вельяминову  и  Кропоткину:  нет  ли
немецких выходцев на государево имя, и  если  есть,  то  посланы  ли  они  к
государю? Воеводы отвечали, что выходцы есть, выехали тому дня с  четыре,  о
вестях, ими принесенных, написали они, воеводы, к государю грамоту,  но  эта
грамота  еще  не  отпущена,  потому  что  старший  воевода,  князь   Василий
Ростовский, в съезжую избу не приезжал, выходцев не расспрашивает и государю
о том не пишет; они же мимо его писать не  смеют  и  писать  у  них  некому:
подьячие живут у князя Василья на дворе, и прогонов им дать нечего, денег  у
них нет. Они, воеводы, ежедневно к князю Василью приказывают, чтоб он немцев
спросил или бы велел им, воеводам, быть к себе на двор и с ними  тех  немцев
расспросил и о всяких делах городовых с ними поговорил; но князь Василий  их
к себе не пускает и дела  не  делает:  ключи  городовые  и  списки  дворянам
прислал с подьячим в избу, велел  положить  на  столе  и  отказал,  что  ему
государевых дел не делать. Салтыков сказал на это Вельяминову и  Кропоткину:
"Вы делаете не гораздо, что такие великие многие дела за вашею рознею теперь
стали". Потом Салтыков пошел к князю Ростовскому и говорил  с  ним  наедине;
воевода отвечал, что дела ему никакого  делать  нельзя  за  Вельяминовым,  у
которого написано в наказе, что  по  государеву  указу  велено  ему  быть  в
Иван-городе в воеводах, а воеводы - князь Ростовский и князь  Кропоткин  уже
тут, в Иван-городе, были и этим ему, князю Василью, голова ссечена, и за тем
ему и никакого дела делать нельзя. Салтыков отвечал ему: "Какое  тебе  будет
до Третьяка дело, то пиши и бей челом государю, а униженья тебе тут никакого
нет, Третьяк тебе не местник, велено ему быть с  тобою,  да  и  сам  Третьяк
перед тобою говорит, что ему с тобою не сошлось". Князь Ростовский сказал на
это, что он дела не делает явно за Третьяком, а тайно всякие дела  делает  и
за ним не станет, и прибавил: "Кто таких дураков  воевод  посылает?"  Потом,
спохватившись, сказал: "Государь этого не ведает". Но Салтыков отвечал  ему,
что он говорит не гораздо:  жалует  воевод  государь,  отпускает  от  своего
царского лица и от своей царской руки и посылают их по государеву указу;  да
и про свою братию, воевод, так ему говорить непригоже.  Князь  Ростовский  с
своей стороны жаловался царю, что двое других воевод не велели ходить к нему
подьячим, отчего ему писать к царю нельзя, ибо своею рукою писать не  может,
болен; жаловался, что Салтыков ни о каких государевых делах ему не говорит.
   К царствованию  Бориса  принадлежит  любопытный  местнический  случай,  в
котором видим столкновение интересов родственных с  интересами  родовыми:  в
июле 1598 года бил челом князь Ноготков вместо  всех  князей  Оболенских:  в
нынешнем году был на берегу в  правой  руке  в  третьих  боярин  князь  Иван
Васильевич  Сицкий,  а  в  передовом  полку  в  третьих  -  князь  Александр
Репнин-Оболенский. И князь Репнин был меньше князя Сицкого, не бил  челом  в
отечестве, дружась с князем  Сицким  и  угождая  Федору  Никитичу  Романову,
потому что Федор Романов, князь Сицкий и князь Репнин между собою  братья  и
великие друзья. А умышлял  это  Федор  Романов  для  того,  чтобы  воровским
нечелобитьем князя Репнина поруха и укор учинились в отечестве от  его  рода
Романовых и от других чужих родов всему их роду князей Оболенских.  Государь
бы их пожаловал, велел это их челобитье записать,  чтобы  всему  их  роду  в
отечестве порухи и укору не было от чужих родов. И государь князя  Ноготкова
пожаловал, велел челобитье в разряд записать, что князь Репнин был с  князем
Сицким по дружбе, и князь Репнин князю Сицкому виноват один, а  роду  его  -
всем князьям Оболенским от этого порухи в отечестве нет никому.
   Борис, если верить показаниям иностранцев,  увеличил  число  стрельцов  в
Москве: по Флетчеру, при Феодоре было в Москве 7000 стрельцов;  при  Борисе,
по Маржерету, уже было 10000; они разделялись на приказы,  каждый  -  в  500
человек, приказом начальствовал голова. Голова, смотря  по  службе,  получал
жалованья от 30 до 60 рублей и, кроме того, поместье; сотники получали от 12
до 20 рублей, десятники - до 10, рядовые - от 4 до 5, кроме  того,  получали
ежегодно по 12 четвертей ржи и столько  же  овса.  Когда  Борис  выезжал  из
Москвы, хотя бы не далее шести верст, то его окружало  множество  стрельцов,
которым выдавались лошади из царских конюшен,  и  число  всей  конницы,  как
стрелецкой, так и дворянской, окружавшей царя при выездах,  простиралось  от
18000 до 20000. Каждый воевода имел свое  знамя  с  изображением  известного
святого, знамя это благословлялось патриархом, для ношения его  определялось
двое или трое человек; кроме того,  каждый  воевода  имел  свой  собственный
набат или большие медные барабаны, которые возились на  лошадях;  у  каждого