Нет, Гармахис, я больше не позволю тебе плести заговоры и покушаться на  мой
трон! Я повелеваю, чтобы  ты  тоже  сопровождал  меня,  когда  я  поплыву  к
Антонию в Киликию, и там, быть  может,  я  отпущу  тебя!  -  И  не  успел  я
произнести в ответ хоть слово, как она ударила в серебряный гонг, что  висел
возле нее.
     Глубокий мелодичный звон еще не замер, а  в  зал  уже  входили  в  одну
дверь Хармиана и придворные дамы Клеопатры, в другую - четыре  телохранителя
царицы, могучие воины в оперенных шлемах и с длинными белокурыми волосами.
     - Взять этого  изменника!  -  крикнула  Клеопатра,  указывая  на  меня.
Начальник стражи - то был Бренн - вскинул руку в салюте и двинулся ко мне  с
обнаженным мечом.
     Но в моем отчаянии  я  больше  не  дорожил  жизнью  -  пусть  они  меня
зарубят, я словно обезумел и, бросившись на Бренна, нанес ему такой  тяжелый
удар  кулаком  под  подбородок,  что  великан  упал  навзничь,  только  латы
загремели на мраморном полу. Едва лишь он упал, я  выхватил  у  него  меч  и
круглый щит и во всеоружии встретил следующего  солдата,  который  с  воплем
кинулся на меня, подставил его удару щит и сам занес над  ним  свой  меч.  Я
вложил в удар всю свою силу и вонзил меч в самое  основание  шеи,  перерубив
металл доспехов: колени телохранителя согнулись, он медленно  упал  мертвый.
Третьего, когда настал его черед, я поймал на кончик моего меча прежде,  чем
он успел опустить свой, пронзил его  сердце,  и  он  мгновенно  умер.  Потом
последний  устремился  ко  мне  с  криком:  "Таранис!",  и  я  рванулся  ему
навстречу, ибо  кровь  моя  воспламенилась.  Женщины  пронзительно  кричали,
только Клеопатра стояла и молча наблюдала неравный бой. Вот мы сошлись, и  я
всей своей яростью обрушился на него - да, то  был  поистине  могучий  удар,
ибо меч рассек железный щит и  сам  сломался,  теперь  я  был  безоружен.  С
торжествующим криком телохранитель высоко занес свой меч и  опустил  на  мою
голову, но я успел подставить щит. Он снова опустил меч,  и  снова  я  отбил
удар, но когда он замахнулся в третий  раз,  я  понял,  что  бесконечно  это
продолжаться не может, и с криком ткнул мой щит ему  в  лицо.  Скользнув  по
его щиту, мой щит ударил солдата в  грудь,  и  от  зашатался.  Он  не  успел
обрести равновесие, я обманул его бдительность и обхватил за пояс.
     Наверно, целую минуту я и высоченный страж отчаянно боролись, но я  был
так силен в те дни, что наконец  поднял  его,  как  игрушку,  и  швырнул  на
мраморный пол, у него не осталось ни одной целой кости, и  он  навек  умолк.
Но я и сам не удержался на  ногах  и  рухнул  на  него,  и,  когда  я  упал,
начальник стражи Бренн, которого я еще раньше сбил кулаком наземь и  который
тем временем очнулся, подкрался ко мне сзади и, подняв  меч  одного  из  тех
солдат, которых я убил, полоснул меня по голове и по плечам. Но я  лежал  на
пату, и пока меч летел такое большое расстояние, удар  потерял  часть  своей
силы, к тому же мои густые волосы и вышитая шапочка смягчили его;  и  потому
Бренн тяжело меня ранил, но не убил. Однако сражаться я больше не мог.
     Трусливые евнухи, которые сбежались, заслышав звуки  боя,  и  наблюдали
за нами, сбившись в  кучу,  точно  стадо  баранов,  сейчас  увидели,  что  я
лишился сил, бросились на меня и хотели заколоть ножами. Но  Бренн,  теперь,
когда я был повержен, не стал меня добивать, он просто  стоял  надо  мной  и
ждал. А евнухи,  без  всякого  сомнения,  растерзали  бы  меня,  потому  что
Клеопатра глядела на всех нас точно во сне и никого  не  останавливала.  Вот
они уже откинули мне голову назад, вот уже острия их ножей  у  моего  горла,
но тут ко мне бросилась Хармиана, растолкала их, крича: "Собаки, трусы!",  и
закрыла меня своим телом, так что они не  могли  теперь  меня  убить.  Тогда
Бренн, бормоча ругательства, схватил  одного  евнуха,  другого,  третьего  и
всех их отшвырнул от меня.
     - Даруй ему  жизнь,  царица!  -  обратился  он  к  Клеопатре  на  своей
варварской латыни. - Клянусь Юпитером, вот доблестный боец! Я  сам  свалился
от его удара, как бык на бойне, а трое  моих  людей  лежат  мертвехоньки,  и
ведь он был без оружия и не ожидал нападения! Нет, на  такого  бойца  нельзя
держать зла! Прояви милость, царица, даруй ему жизнь и отдай его мне.
     - Да, пощади его! Даруй ему жизнь!  -  воскликнула  Хармиана,  бледная,
дрожа с головы до ног.
     Клеопатра  приблизилась   к   нам   и   поглядела   на   двух   мертвых
телохранителей и одного умирающего,  которого  я  разбил  о  мраморный  пол,
поглядела на меня, своего  любовника,  которому  она  всего  два  дня  назад
давала клятвы верности, а сейчас я лежал  в  крови,  и  моя  раненая  голова
покоилась на белом одеянии Хармианы.
     Я встретился глазами с царицей.
     - Мне не нужна жизнь! - с усилием прошептал я. - Vae victis!
     Ее лицо залилось краской - надеюсь, это была краска стыда.
     - Стало быть, Хармиана, ты  в  глубине  души  все-таки  его  любишь,  -
сказала она с легким смешком, - иначе не закрыла бы его своим хрупким  телом
и не защитила от ножей этих бесполых псов. -  И  она  бросила  презрительный
взгляд на евнухов.
     - Нет!  -  пылко  воскликнула  девушка.  -  Я  не  люблю  его,  но  мне
невыносимо видеть, когда такого отважного бойца предательски убивают трусы.
     - О да, он храбр, - проговорила Клеопатра, - и  доблестно  сражался;  я
даже в  Риме,  во  время  гладиаторских  боев,  не  видела  такой  отчаянной
схватки! Что ж, я дарую ему жизнь, хоть это и  слабость  с  моей  стороны  -
женская слабость. Отнесите звездочета в его комнату и  охраняйте  там,  пока
он не поправится - или пока не умрет.
     Голова у меня закружилась, волной накатили дурнота и слабость,  я  стал
проваливаться в пустоту, в ничто...
     Сны, сны, сны, нескончаемые и бесконечно меняющиеся, казалось, они  год
за годом носят меня по океану  муки.  И  сквозь  эти  сны  мелькает  видение
нежного женского лица  с  темными  глазами,  прикосновение  белой  руки  так
отрадно, оно утишает  боль.  Я  так  же  вижу  иногда  царственный  лик,  он
склоняется над моим качающимся на бурных волнах ложем, - от меня  все  время
ускользает,  чей  этой  лик,  но  его  красота  вливается   в   мою   бешено
пульсирующую кровь, я знаю - она часть меня... мелькают картины  детства,  я
вижу башни храма в Абидосе, вижу седого Аменемхета, моего отца...  и  вечно,
вечно я вижу или ощущаю величественный зал  в  Аменти,  маленький  алтарь  и
вокруг, у стен, божества,  облаченные  в  пламя!  Там  я  неотступно  брожу,
призываю мою небесную матерь Исиду, но вспомнить  ее  образ  не  могу;  зову
ее - и все напрасно! Не  опускается  облачко  на  алтарь,  только  время  от
времени глас божества грозно вещает: "Вычеркните имя  сына  Земли  Гармахиса
из живой книги Той, что вечно была, есть и будет! Он  погиб!  Он  погиб!  Он
погиб!"
     Но  другой  голос  ему  отвечает:  "Нет,  нет,  подождите!  Он  искупит
содеянное зло, не вычеркивайте имя сына Земли Гармахиса из живой книги  Той,
что вечно была, есть и будет! Страдания искупят преступление!"