болезни и вряд ли вынесу такое путешествие. Но мне передали на  словах,  что
я должен сопровождать царицу.
     И вот в назначенный день меня перенесли на носилках в лодку,  и  вместе
с тем самым воином, который ранил меня, - начальником стражи  Бренном,  -  и
несколькими его солдатами (их нарочно послали охранять меня) мы  подплыли  к
судну,  которое  стояло  на  якоре  среди  множества  других  кораблей,  ибо
Клеопатра снарядила огромный флот, как будто  отправлялась  воевать,  и  все
суда были пышно убраны, но самой великолепной  и  дорогой  была  ее  галера,
построенная в виде дома из кедрового дерева  и  сплошь  увешанная  шелковыми
занавесями и драпировками, такой роскошной мир еще никогда не видел. Но  мне
предстояло плыть не на этой галере, и потому я не  видел  ни  Клеопатры,  ни
Хармианы, пока мы не сошли на берег у устья реки Кидн.
     Вот отдана команда, и флот отплыл;  ветер  дул  попутный,  и  к  вечеру
второго дня показалась Яффа. Ветер переменился  на  встречный,  от  Яффы  мы
поплыли вдоль берегов Сирии мимо Цезарии,  Птолемаиды,  Тира,  Берита,  мимо
белых скал Ливана, увенчанных по гребню могучими кедрами, мимо  Гераклеи  и,
пересекши залив Исс, приблизились к устью Кидна.  И  с  каждым  днем  нашего
путешествия крепкий морской ветер вливал в меня все больше сил, и я  наконец
почувствовал себя почти таким  же  легким  и  здоровым,  каким  был  прежде,
только на  голове  остался  шрам  от  меча.  Однажды  ночью,  когда  мы  уже
подплывали к Кидну, мы сидели с Бренном вдвоем на палубе, и его взгляд  упал
на шрам от раны, нанесенной его мечом. Он  разразился  проклятьями,  поминая
всех своих языческих богов. - Если бы ты умер,  -  признался  он,  -  я  бы,
наверное, никогда больше не мог глядеть людям в глаза.  Какой  предательский
удар и как же мне стыдно, что это я его нанес. Эх! А ты-то, ты-то  лежал  на
полу, лицом вниз! Знаешь, когда ты там умирал у себя в башне, я каждый  день
приходил справляться, как ты. Клянусь Таранисом, если бы ты умер,  я  бросил
бы эту легкую жизнь в царицыном дворце и отправился к себе, на милый  сердцу
север.
     - Напрасно ты коришь себя, Бренн, - ответил  я;  ты  же  выполнял  свой
долг.
     - Долг-то долг, но не всякий долг  честный  человек  станет  выполнять,
пусть даже ему приказывают все царицы  Египта  вместе  взятые!  Ты  из  меня
всякое соображение вышиб, когда сбил наземь, иначе  я  бы  не  рубанул  тебя
мечом. А что случилось, Гармахис? У тебя беда, ты прогневил  царицу?  Почему
тебя везут под стражей на эту увеселительную прогулку?  Тебе  известно,  что
нам приказано не спускать с тебя глаз, ибо если ты убежишь, мы  заплатим  за
это жизнью?
     - Да, друг, у меня великая беда, - ответил  я,  -  но  прошу  тебя,  не
расспрашивай о ней.
     - Ну что ж, ты молод, и клянусь, что в этой  беде  повинна  женщина,  и
хоть я неотесан и не блещу  умом,  но,  кажется  мне,  догадался,  кто  она.
Слушай, Гармахис, что я тебе скажу. Мне надоело служить  Клеопатре,  надоела
эта страна с ее жарой, с ее пустынями  и  с  ее  роскошью,  она  отнимает  у
человека все силы и выворачивает наизнанку карман;  такая  жизнь  многим  из
нас опостылела. Давай похитим одну из этих неповоротливых посудин и  уплывем
на север, что ты скажешь? Я приведу тебя в прекрасный край, его не  сравнить
с Египтом - это страна озер и  гор,  страна  бескрайних  лесов,  где  растут
благоухающие сосны; и там есть девушка тебе под стать - высокая  и  сильная,
с большими голубыми  глазами  и  длинными  белокурыми  волосами,  когда  она
сожмет  тебя  в  объятиях,  у  тебя  хрустнут  ребра;  эта  девушка  -   моя
племянница. Пойдем со мной, согласен? Забудь прошлое, уедем на милый  сердцу
север, ты будешь мне за сына.
     Я  подумал  немного,  потом  горестно  покачал  головой:  мне  страстно
хотелось уйти с ним, и все же я знал, что судьба навек связала мою  жизнь  с
Египтом и что мне не должно бежать от моей судьбы.
     - Нет, Бренн, это невозможно, - отвечал  я.  -  Чего  бы  я  только  не
отдал, чтобы уйти  с  тобой,  но  я  скован  цепями  Рока,  которых  мне  не
разорвать, мне суждено жить и умереть в Египте.
     - Я не неволю тебя, Гармахис, - вздохнул старый солдат. -  Но  с  какой
бы радостью я выдал за тебя мою племянницу, принял бы в свою  семью,  любил,
как сына... Но помни хотя бы, что, пока Бренн здесь, у  тебя  есть  друг.  И
еще одно: опасайся своей прекрасной царицы, ибо,  клянусь  Таранисом,  может
настать час, когда она решит, что ты знаешь слишком много, и тогда...  -  Он
провел рукой по своему горлу. - А сейчас покойной ночи. Выпьем кубок вина  и
спать, ибо завтра начнется это дурацкое представление, и тогда...

    (Здесь довольно большой кусок второго папируса так сильно поврежден,
                 что расшифровать его оказалось невозможно.
                      Судя по всему, в нем описывается
               путешествие Клеопатры вверх по Кидну к Тарсу.)

     ...И глазам тех (повествование продолжается), кто находит  удовольствие
в такого  рода  зрелищах,  представилась  поистине  восхитительная  картина.
Борта нашей галеры были обшиты листами золота, паруса выкрашены  финикийским
пурпуром, серебряные весла погружались в воду, и ее  журчанье  было  подобно
музыке.  В  середине  палубы,  под  навесом  из  ткани,  расшитой   золотом,
возлежала Клеопатра в одеянии римской богини Венеры, - и, без сомнения,  она
затмила бы Венеру красотой!  -  в  прозрачном  хитоне  из  белейшего  шелка,
подхваченном под  грудью  золотым  поясом  с  искусно  вытисненными  на  нем
любовными сценами. Вокруг нее резвились прелестные пухленькие  мальчики  лет
четырех-пяти, вовсе без одежды,  если  не  считать  привязанных  за  плечами
крылышек,  лука  и  колчана  со  стрелами,  они  овевали  ее  опахалами   из
страусовых перьев. На палубах галеры стояли не грубые  бородатые  моряки,  а
красивейшие девушки в одеждах Граций и Нереид - то есть почти нагие,  только
в благоухающих волосах были цветы и украшения,  -  и  с  тихим  пением,  под
аккомпанемент арф и удары по журчащей воде серебряных весел, тянули  канаты,
свитые  из  тонких,  как  паутина,  шелковых  нитей.  Позади  ложа  стоял  с
обнаженным мечом Бренн, в великолепных латах и в золотом шлеме  с  крыльями;
возле него толпа придворных в роскошных одеяниях, и среди них  я  -  раб,  и
все знали, что я раб! На корме стояли курильницы, наполненные самым  дорогим
фимиамом, от них за нашим судном вился ароматный дым.
     Словно в сказочном сне плыли мы,  сопровождаемые  множеством  судов,  к
лесистым горам Тавра, у подножия которых находится  город,  именовавшийся  в
древности Таршишем. Мы приближались к нему, а на берегах волновались  толпы,
люди бежали впереди нас,  крича:  "Морские  волны  примчали  Венеру!  Венера
приплыла в гости к Вакху!" Вот наконец и сам  город,  все  его  жители,  кто
только мог ходить и кого можно было принести, высыпали  на  пристань,  толпа
собралась многотысячная, да к тому же тут было чуть не все  войско  Антония,
так что триумвир в конце концов остался на помосте один.