Явился льстивый Деллий, и,  кланяясь  чуть  ли  не  до  земли,  передал
приветствия Антония "богине красоты", и  от  его  имени  пригласил  на  пир,
который его повелитель  приготовили  в  честь  гостьи.  Но  Клеопатра  гордо
отказалась: "Поистине, сегодня Антоний должен угождать нам,  а  не  мы  ему.
Передай благородному Антонию, что мы сегодня  вечером  ждем  его  к  нам  на
скромную трапезу - иначе нам придется ужинать в одиночестве".
     Деллий  ушел,  чуть  не  распластавшись  в  поклоне;   все   уже   было
приготовлено для пира, и тут я в первый раз увидел Антония.  Он  приближался
к нам в пурпурном плаще, высокий красивый мужчина  в  расцвете  лет  и  сил,
кудрявый, с яркими голубыми глазами и благородными точеными чертами, как  на
греческой  камее.  Могучего  сложения,  с  царственной  осанкой  и  открытым
выражением лица, на котором отражались все его мысли, так что каждый мог  их
прочесть; и только  рот  выдавал  слабость,  которая  как  бы  перечеркивала
властную силу лба. Он  шел  со  свитой  военачальников  и,  подойдя  к  ложу
Клеопатры, остановился пораженный  и  уставился  на  нее  широко  раскрытыми
глазами. Она тоже не отрываясь смотрела на него; я видел, как порозовела  ее
кожа, и сердце мое пронзила  острая  боль  ревности.  От  Хармианы,  которая
видела все из-под своих опущенных ресниц, не, укрылась и  моя  мука,  -  она
улыбнулась. А Клеопатра молчала,  она  лишь  протянула  Антонию  свою  белую
ручку для поцелуя;  и  он,  не  произнося  ни  слова,  склонился  к  руке  и
поцеловал ее.
     - Приветствую  тебя,  благородный  Антоний!  -  проговорила  она  своим
дивным мелодичным голосом. - Ты звал меня, и вот я приплыла.
     - Да, приплыла Венера, - услышал я его глубокий звучный бас. -  Я  звал
смертную женщину - и вот из пены волн поднялась богиня!
     - А на суше ее  встретил  прекрасный  бог,  -  смеясь,  подхватила  она
игру. - Но довольно любезностей и лести, ибо на суше  Венера  проголодалась.
Подай мне руку, благородный Антоний.
     Затрубили фанфары, толпа, кланяясь, расступилась,  и  рука  об  руку  с
Антонием   Клеопатра   прошествовала   в   сопровождении   своей   свиты   к
пиршественному столу.

                     (Здесь в папирусе снова пропуск).


                                 Глава XV,
                       повествующая о пире Клеопатры;
                         о том, как она растворила
                        в кубке жемчужину и выпила;
                            об угрозе Гармахиса
                       и о любовной клятве Клеопатры

     Вечером третьего дня в зале дома, который был отведен Клеопатре,  снова
был устроен пир, и  своим  великолепием  этот  пир  затмил  два  предыдущих.
Двенадцать  лож,  которые  стояли  вокруг  стола,  были  украшены   золотыми
рельефами, а ложе  Клеопатры  и  ложе  Антония  были  целиком  из  золота  и
сверкали  в  узорах  драгоценных  камней.  Посуда  была   тоже   золотая   с
драгоценными камнями,  стены  зала  увешаны  пурпурными  тканями,  расшитыми
золотом, пол, покрытый золотой  сеткой,  усыпан  таким  толстым  слоем  едва
распустившихся  роз,  что  нога  тонула  в  них  по   щиколотку,   и   когда
прислуживающие рабы ступали по ним, от  пола  поднимался  одуряющий  аромат.
Мне опять было приказано стоять у ложа Клеопатры вместе с Хармианой,  Ирадой
и Мерирой и,  как  того  требуют  обязанности  раба,  объявлять  каждый  час
пролетевшего  времени.  Выказать  неповиновение  я  не  мог,  меня  охватило
бешенство, но я поклялся, что играю эту роль в последний раз, больше я  себя
такому позору не  подвергну.  Правда,  я  еще  не  верил  Хармиане,  которая
убеждала меня, что Клеопатра  вот-вот  станет  любовницей  Антония,  но  это
надругательство надо мной и эта изощренная  пытка  были  невыносимы.  Теперь
Клеопатра  больше  не  разговаривала  со   мной,   только   иногда   бросала
приказания, как царица  приказывает  рабу,  и,  мне  кажется,  ее  жестокому
сердцу доставляло удовольствие мучить меня.
     И вот веселый пир в разгаре, гости смеются, поднимают кубки с вином,  а
я,  фараон,  коронованный  владыка  страны  Кемет,  стою  среди  евнухов   и
приближенных девушек у ложа царицы Египта. Глаза Антония  не  отрываются  от
лица Клеопатры, она тоже порой погружает в его глаза свой  взгляд,  и  тогда
беседа их замирает... Он рассказывает ей о войнах, о  сражениях,  в  которых
бился, отпускает соленые шуточки, не предназначенные для  женских  ушей.  Но
ее все это ничуть не смущает она, заразившись его настроением,  рассказывает
анекдоты более изысканные, но ничуть не менее бесстыдные.
     Наконец роскошная трапеза закончилась,  и  Антоний  оглядел  окружающее
его великолепие.
     - Скажи мне, о прелестнейшая царица Египта, - спросил он, - что,  пески
в пустынях, среди которых течет Нил, все  из  чистого  золота  и  потому  ты
можешь ночь за ночью устраивать пиры, швыряя за каждый  баснословные  суммы,
на которые можно купить целое царство? Откуда эти несметные богатства?
     Я  мысленно  увидел  усыпальницу  божественного   Менкаура,   священное
сокровище которого она столь непристойно расточала, и поглядел на  Клеопатру
так, что она повернула ко мне голову и встретилась со мной  глазами;  прочтя
мои мысли, она гневно нахмурилась.
     - Ах, благородный Антоний, что тебя так поразило? У нас в  Египте  есть
свои тайны, и мы умеем,  когда  нам  надо,  создавать  богатства  с  помощью
заклинаний. Как ты думаешь, какова цена золотых приборов,  а  также  яств  и
вин, которыми я вас угощаю?
     Он оглядел пиршественный стол и наугад предположил:
     - Тысяча систерций?
     - Увеличь цифру в два раза, благородный Антоний!  Но  все  равно:  я  в
знак дружбы дарю то, что ты видишь, тебе и твоим друзьям. А сейчас я  удивлю
тебя  еще  больше:  я  выпью  в  одном-единственном  глотке   десять   тысяч
систерций.
     - Это немыслимо, прекрасная царица!
     Она засмеялась и велела рабу принести  в  прозрачном  стеклянном  кубке
немного  уксуса.  Уксус  принесли  и  поставили  перед  ней,  и  она   снова
засмеялась, а Антоний, поднявшись со своего ложа,  подошел  к  ней  и  встал
рядом; все гости смолкли и устремили на нее глаза - что-то она  задумала?  А
она - она вынула из уха одну из тех огромных жемчужин, которые  извлекла  из
мертвой груди божественного фараона, когда в последний  раз  запускала  туда
руку, и, не успел  никто  догадаться  о  ее  намерениях,  как  она  опустила
жемчужину  в  уксус.  Наступило  молчание,   потрясенные   гости,   замерев,
наблюдали,  как  несравненная  жемчужина  медленно  растворяется  в  крепком
уксусе. Вот от нее не осталось  следа,  и  тогда  Клеопатра  подняла  кубок,