1559 года, в Троицын день, посреди большой площади, перед глазами  принца  и
принцессы, в присутствии гражданских властей,  значительного  числа  грандов
Испании, маркизов, графов, виконтов, баронов, дворян,  дам  всех  классов  и
несметного стечения народа, присутствовавшего на этом зрелище стоя. Эшафоты,
амфитеатр, ложи, трибуны, ступени и алтари были расположены так, как описано
во многих трудах и представлено на эстампах. На аутодафе  было  четырнадцать
человек,  приговоренных  к  сожжению,  кости  и  статуя  одной   женщины   и
шестнадцать  человек,  допущенных  к  примирению  с  Церковью  с  понесением
епитимий. Мне показались интересным и судьбы некоторых осужденных этих  трех
разрядов.
     VIII. Донья Элеонора де Виберо (жена Педро Касальи, главного  счетовода
королевских финансов), дочь Хуана де Виберо, имевшего такую же должность,  и
доньи Констансии  Ортис  (процессы  которых  описаны  в  этом  труде),  была
владелицей надгробной часовни в церкви королевского монастыря Св.  Бенедикта
в Вальядолиде. Она была погребена там как католичка, и не возникало никакого
подозрения  насчет  ее  правоверия.  Однако  она  была   обвинена   фискалом
инквизиции в лютеранстве и признана умершей в ереси, так как скрыла, по  его
словам, свои истинные верования  под  прикрытием  католичества,  принимая  в
предсмертной болезни таинства  исповеди,  причастия  и  соборования.  Фискал
подтвердил свое обвинение показаниями  свидетелей,  подвергнутых  пытке  или
угрозам пыток: из их показаний вытекало,  что  дом  Элеоноры  Виберо  служил
храмом для лютеран Вальядолида. Ее объявили умершею в ереси: ее память  была
осуждена на бесчестие, включая ее потомство; ее имущество было конфисковано.
Было приказано вырыть ее труп, поставить на костер в гробу,  с  ее  статуей,
прикрытой санбенито, и с картонной митрой на голове, и все предать  пламени;
дом снести с лица земли с запрещением  его  восстанавливать,  а  на  площади
воздвигнуть  памятник  с  надписью,  повествующей  о  данном  событии.   Все
распоряжения были выполнены. Я видел площадь, колонну  и  надпись.  Уверяют,
что этот памятник человеческой свирепости против мертвых был разрушен в 1809
году.
     IX. Другими жертвами, погибшими на этом аутодафе, были:
     1. Доктор Агостино Касалья, священник и каноник  Саламанки,  раздаятель
милостыни и проповедник короля и императора. Он  был  сыном  Педро  Касальи,
главного счетовода королевских финансов, и Элеоноры де  Виберо;  по  отцу  и
матери он происходил  от  еврейских  предков.  Его  обвинили  в  исповедании
лютеранской  ереси,  в  громком  рассуждении  на   лютеранском   сборище   в
Вальядолиде и в переписке с севильской лютеранской общиной. Касалья  отрицал
все  факты,  приписанные  ему,  в  нескольких   показаниях,   подтвержденных
присягой, и  в  других,  представленных  им  во  время  обнародования  улик.
Назначили пытку. Каноник из Саламанки был приведен 4 марта  в  застенок;  но
пытка не состоялась, потому что обвиняемый обещал сделать признание. Он  дал
его письменно и подтвердил еще раз 16 марта, признаваясь, что был лютеранин,
но не учащий, как ему приписывали, потому что он никого не наставлял в своем
учении. Он изложил мотивы, мешавшие ему до  сих  пор  сделать  признание,  и
обещал в будущем быть хорошим католиком, если ему  разрешат  примирение.  Но
инквизиторы не сочли нужным помиловать его, потому что свидетели утверждали,
что он  был  учителем.  Обвиняемый  обнаружил  все  признаки  возвращения  к
католической  вере.  Когда  он  увидал,  что  смерть  неизбежна,   то   стал
проповедовать своим товарищам по несчастью. За два дня до смерти он  сообщил
некоторые  подробности  своей   жизни.   Он   родился   в   1510   году.   В
семнадцатилетнем возрасте он имел духовником брата  Бартоломее  Каррансу  де
Миранду в коллегии Св. Григория в Вальядолиде. Продолжал свое образование  в
Алькала-де-Энаресе, где прожил до 1536 года. В 1545 году Карл V назначил его
своим проповедником; на следующий год он сопровождал государя в  Германию  и
оставался там до 1552 года, постоянно проповедуя против лютеран.  В  тот  же
год он вернулся в Испанию и удалился  в  Саламанку,  где  прожил  три  года,
иногда бывая в Вальядолиде. Однажды, по приказу императора, он присутствовал
на  собрании,  проходившем  под  председательством  дона  Антонио   Фонсеки,
президента королевского совета Кастилии. Там были лиценциат Оталора, доктора
Рибера и Веласко, члены совета  и  апелляционного  суда,  брат  Альфонсе  де
Кастро и брат Бартоломео Карранса. Рассуждали о решении,  которое  следовало
принять относительно  некоторых  бреве,  выпущенных  римской  курией  против
одобрявших декреты отцов Тридентского собора  и  продолжавших  собираться  в
этом городе, вопреки  приказу  папы,  перенесшего  собор  в  Болонью  [801].
Касалья заявил, что все члены хунты признали, что  папа  действовал  в  этом
случае в личных интересах, но что брат Бартоломео Карранса, как  можно  было
заметить,  с  особенной  силой  восставал  против  злоупотреблений,  которые
позволяет себе римская курия.  20  мая,  накануне  смерти,  Касалью  посетил
посланный инквизиторами брат Антонио де ла Каррера, иеронимит. Он объявил от
их имени, что они не удовлетворены его показаниями, потому  что  в  процессе
вопросов было больше, и что он поступил бы хорошо в интересах своей совести,
если бы открыл все, что знает о себе и других. Касалья ответил,  что  он  не
может больше ничего сказать не лжесвидетельствуя, потому что  рассказал  обо
всем. Ему возразили, что до сих пор он  упорно  отрицает  свое  учительство,
хотя оно было доказано показаниями свидетелей. Он ответил, что его  напрасно
упрекают в этом преступлении, что поистине он виновен лишь  в  том,  что  не
разубедил принявших эти вредные  верования  и  говорил  о  своих  убеждениях
только с  теми,  кто  мыслил  так  же.  Тогда  брат  Антонио  предложил  ему
приготовиться к завтрашней смерти. Это известие  страшно  поразило  Касалью,
который ожидал, что будет допущен к примирению и епитимье. Он спросил, может
ли он надеяться на смягчение наказания.  Каррера  сказал  ему,  что  лишь  в
случае признания в скрываемых до сих пор  грехах,  может  быть,  взглянут  с
состраданием на его положение; но без этого условия ему надеяться не на что.
"Хорошо, - сказал Касалья, - итак, нужно  приготовиться  умереть  в  милости
Божией, потому что мне нельзя прибавить что-либо к сказанному,  кроме  лжи".
Тогда он принялся ободрять себя перед смертью. Он исповедался несколько  раз
ночью и утром на другой день брату Антонио де ла  Каррере.  Придя  на  место
аутодафе, он просил позволения сказать  поучение  шедшим  вместе  с  ним  на
казнь. В этот момент он не  получил  позволения,  но  вскоре  он  сказал  им
несколько слов. Его положение кающегося послужило  причиной  того,  что  его
задушили прежде, чем предать тело пламени. Когда он был привязан к  роковому
ошейнику, он исповедался в последний раз, и его духовник был  сильно  тронут
всем виденным и слышанным в течение суток. Впоследствии  он  писал,  что  не
сомневается в том, что доктор Касалья на небе. Чему же тогда  служил  декрет
верховного  совета  от  18  июля  1541  года,   приказывавший   не   казнить
осужденного, если он обнаруживал искреннее раскаяние,  даже  когда  приговор
ему объявлен, а, напротив, допускать его к примирению?  Несомненно,  скажут,
что инквизиторы не были уверены в искренности этого  раскаяния,  потому  что
Касалья не сознался в том, что наговаривали на него свидетели. Итак,  всякая
надежда на милосердие отнимается у осужденных, против которых свидетели дают