устранила, сняла некое противодействие инструкции, которое имело место. У
некоторых испытуемых В. С. Мерлин обнаружил, наоборот, ярко выраженную
преувеличенную ("агрессивную") реакцию после получения словесной инструкции
на торможение: вместо отдергивания пальца при появлении условного сигнала
(которое инструкция требовала затормозить) они с силой жмут рукой в
противоположном направлении. Значит, к инструкции приплюсовался некоторый
иной стимул: либо гетерогенный, либо просто негативный, антагонистичный. Н.
И. Чуприкова со своей стороны констатирует: "Степень стимулирующей и
тормозящей роли второй сигнальной системы при выработке и угашении условных
рефлексов у человека варьирует в достаточно широких пределах... Эта сила
(второсигнальных воздействий. -- Б. П.) может определяться... характером
словесной стимуляции экспериментатора, наличием или отсутствием
противоположной второсигнальной стимуляции (недоверие испытуемых к словам
экспериментатора) и т. п.". Что лежит, какая психофизиологическая
реальность, под этими словами: "Недоверие к словам экспериментатора"?
Очевидно, меткое выражение "противоположная второсигнальная стимуляция"
наводит мысль на правильный путь: здесь может иметь место действующий
комплекс прежде накопленных данным индивидом в течение жизни или на
каком-то недавнем промежутке, находившихся в латентном состоянии
стимуляций; но ведь тут может иметь место не просто случайное столкновение
двух противоположно направленных инструкций, а явление отрицательной
индукции: словесная инструкция в некоторых случаях индуцирует
противоположную, хоть и лежащую в той же плоскости, собственную
второсигнальную стимуляцию, негативную аутоинструкцию, которую в этом
контексте можно называть волей.

Ее негативный характер может не бросаться в глаза. Она может у человека вне
экспериментальных условий выглядеть как вполне спонтанное, а не негативное
формирование желания, намерения, планов, программ. Может показаться, что
инструкции экспериментатора просто осложняются прежним жизненным опытом
испытуемого. Но все-таки, как и в случае прямого недоверия к
экспериментатору, сложнейшая внутренняя второсигнальная активность индивида
в конечном счете является, по-видимому, ответом, отрицательной индукцией на
какие-то, пусть следовые, второсигнальные воздействия других людей, на
слова и "инструкции" окружающей или окружавшей в прошлом человеческой среды.

Таким путем можно расчленить экстероинструкцию и аутоинструкцию, иначе
говоря, внушение и самовнушение, еще точнее, суггестию и контрсуггестию.
Первичным останется внушение, которое наука и должна подвергнуть анализу,
прежде чем перейти к вторичному и производному -- негативному ответу на
внушение или его отклонению или, напротив, его возведению в степень.

Это очень важный шаг -- выделить в речевом общении, второй сигнальной
системе, как ядро, функцию внушения, суггестии. Тем самым ядро находится не
внутри индивида, а в сфере взаимодействий между индивидами. Внутри индивида
находится лишь часть, половина этого механизма. Принимающим аппаратом
внушения являются как раз лобные доли коры. Очевидно, можно даже сказать,
что лобные доли есть орган внушаемости. Мы уже отмечали, что, согласно А.
Р. Лурия, массивные поражения лобных долей приводят к невозможности для
больных подчинять свое поведение словесным инструкциям экспериментатора,
хотя, собственно, речевая деятельность этих больных и не проявляет
признаков разрушения. Подчеркнем это выражение: подчинять свое поведение
словам другого. Внушение и есть явление принудительной силы слова. Слова,
произносимые одним, неотвратимым, "роковым" образом предопределяют
поведение другого, если только не наталкиваются на отрицательную индукцию,
контрсуггестию, обычно ищущую опору в словах третьих лиц или оформляющуюся
по такой модели. В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия.
Последняя на практике подчас выражена с полной силой, но подчас в
пониженной степени -- в обратной зависимости от степени авторитета лица,
являющегося источником суггестии.

Понятно, что у современных (а не доисторических) людей во взрослом возрасте
чистая суггестия, т. е. полная некритическая внушаемость, наблюдается
только в патологии или в условиях гипнотического сна, отключающего
(впрочем, не абсолютно) всякую "третью силу", т. е. сопоставление
внушаемого с массой других прошлых второсигнальных воздействий. Это
равносильно отсутствию недоверия к источнику слов, следовательно, открытому
шлюзу для доверия. Доверие (вера) и суггестия -- синонимы. У детей
внушаемость выражена сильно, достигая максимума примерно к 9 годам. В
патологии она сильна у дебилов, микроцефалов, но в подавляющем большинстве
других психических аномалий она, напротив, понижена, недоразвита или
подавляется гипертрофированной отрицательной индукцией.

О внушении написано много исследований, но, к сожалению, в подавляющем
большинстве медицинских, что крайне сужает угол зрения. Общая теория речи,
психолингвистика, психология и физиология речи не уделяют суггестии
сколько-нибудь существенного внимания, хотя, можно полагать, это как раз и
есть центральная тема всей науки о речи, речевой деятельности, языке.

На пороге этой темы останавливается и семиотика. Один из основателей
семиотики -- Ч. Моррис выделил у знаков человеческой речи три аспекта, три
сферы отношений: отношение знаков к объектам -- семантика; отношение знаков
к другим знакам -- синтаксис; отношение знаков к людям, к их поведению --
прагматика. Все три на деле не существуют друг без друга и составляют как
бы три стороны единого целого, треугольника. Но, говорил Моррис,
специалисты по естественным наукам, представители эмпирического знания
преимущественно погружены в семантические отношения слов; лингвисты,
математики, логики -- в структурные, синтаксические, отношения; а
психологи, психопатологи (добавим, нейрофизиологи) -- в прагматические .
Принято считать, что из этих трех аспектов семиотики наименее перспективной
для научной разработки, так как наименее абстрактно-обобщенной, является
прагматика. Существуют пустопорожние разговоры, что можно даже построить
"зоопрагматику". Однако из трех частей семиотики прагматика просто наименее
продвинута, так как наиболее трудна.

Примером может послужить неудача специально посвященной прагматике в
семиотическом смысле книги немецкого философа Г. Клауса. Дело тут сведено к
довольно внешней систематике воздействия знаков на поведение людей по
"надежности", силе, интенсивности. А именно выделяются четыре функции: 1)
непосредственно побуждать человека, т. е. прямо призывать к тому или иному