действию или воздержанию; 2) информировать о чем-либо, в свою очередь
побуждающем к действию; 3) производить положительные или отрицательные
оценки, воздействующие на поступки информируемого; 4) систематизировать и
организовывать его ответные действия. У Ч. Морриса они расположены в другом
порядке, а именно на первое место он ставит знаки-десигнаторы (называющие
или описывающие, несущие чисто информационную нагрузку), затем аппрайзеры
(оценочные), прескрипторы (предписывающие) и, наконец, форматоры
(вспомогательные). Все они, по Моррису, тем или иным образом влияют на
поведение человека и составляют неразрывные четыре элемента прагматики (и
их не может быть более чем четыре) как науки о воздействии слова на
поведение, которая в свою очередь -- часть более широкой науки семиотики.
Однако, будучи расставлены в таком порядке, как у Морриса, они лишают
семиотику, в частности прагматику, сколько-нибудь уловимого
социально-исторического содержимого. А на деле исходным пунктом является
удивительный механизм прескрипции (он лишь на первый взгляд сходен с
механизмом словесной команды, даваемой человеком ручному животному).
Выполнение того, что указано словом, в своем исходном чистом случае
автоматично, принудительно, носит "роковой" характер. Но прескрипция может
оказаться невыполнимой при отсутствии у объекта словесного воздействия,
необходимых навыков или предварительных сведений. Тогда непонимание пути к
реализации прескрипции временно затормаживает ее исполнение; следует
вопрос: "как", "каким образом", "каким способом", "с помощью чего" это
сделать? Такой ответ потребует нового "знака" -- "форманта", разъясняющего,
вспомогательного. После чего прескрипция может сработать. Но торможение
прескрипции способно принять и более глубокий характер -- отрицательной
индукции, негативной задержки. Тогда, чтобы усилить воздействие
прескрипции, суггестор должен уже ответить на прямой (или подразумеваемый)
вопрос: "А почему (или зачем) я должен это сделать (или не должен этого
делать)?"

Это есть уже критический фильтр, недоверие, отклонение прямого действия
слова. Существует два уровня преодоления его и усиления действия прямой
прескрипции: а) соотнесение прескрипции с принятой в данной
социально-психической общности суммой ценностей, т. е. с идеями хорошего и
плохого, "потому что это хорошо (плохо), похвально и т. п."; б) перенесение
прескрипции в систему умственных операций самого индивида посредством
информирования его о предпосылках, фактах, обстоятельствах, из коих
логически следует необходимость данного поступка; информация служит
убеждением, доказательством.

Такой порядок расстановки прагматических функций разъясняет
социально-психологическую сущность явления, уловленного в "прагматике"
Морриса.

Но ясно, что если мы и выдвинем "прагматику" на переднее место в семиотике,
а в составе прагматики в свою очередь выдвинем на переднее место
"прескрипцию", это ничуть не снимает капитальной важности и семантики, и
синтаксики, ибо, чтобы знак подействовал на поведение, он в отличие от
команды, даваемой ручному животному, должен быть "понят",
"интерпретирован", иначе он не знак, а просто условный раздражитель, и тем
самым не имеет никакого отношения к великой проблеме суггестии,
следовательно, и контрсуггестии, пожалуй, не менее, а еще более важной
стороны речевого отношения.

По Моррису, речевой знак заключает в себе поведение, поскольку всегда
предполагает наличие интерпретатора (истолкователя). Знаки существуют лишь
постольку, поскольку в них заложена программа внутреннего (не всегда внешне
выраженного) поведения интерпретатора. Вне такой программы, по мнению
Морриса, нет и той категории, которая носит наименование знака.

Сходным образом Л. С. Выготский утверждал, что знак в силу самой своей
природы рассчитан на поведенческую реакцию, явную или скрытую, внутреннюю.

Моррис подразделяет речевые знаки на "общепонятные" ("межперсональные") и
"индивидуальные" ("персональные"). Индивидуальные являются постъязыковыми и
отличаются от языковых тем, что они не звуковые и не служат общению, так
как не могут стимулировать поведения другого организма. Но хотя эти знаки
как будто и не служат прямо социальным целям, они социальны по своей
природе. Дело прежде всего в том, что индивидуальные и постъязыковые знаки
синонимичны языковым знакам и возникают на их основе. Уотсон, на которого
ссылался Моррис, называл этот процесс "субвокальным говорением". Многие
теоретики бихевиоризма просто отождествляли это беззвучное говорение с
мышлением. Советская психология стремится расчленить внутреннюю речь на
несколько уровней -- от беззвучной и неслышимой речи, через теряющую прямую
связь с языковой формой, когда от речи остаются лишь отдельные ее опорные
признаки, до таких вполне интериоризованных форм, когда остаются лишь ее
плоды в виде представлений или планов-схем действия или предмета. Но во
всяком случае на своих начальных уровнях "внутренняя речь" -- это
действительно такой же знаковый процесс, как и речь звуковая. Но Моррис
обнаруживает между ними и большую разницу. Внешне последняя проявляется в
наличии и отсутствии звучания, в первичности языковых знаков и вторичности
постъязыковой внутренней речи. Однако она проявляется также в различии
функции обоих процессов: социальной функции языкового общения и
индивидуальной функции персональных постъязыковых знаков. Внутреннее же
различие между языковыми и персональными постъязыковыми знаками состоит в
том, что последние хоть синонимичны, но не аналогичны первым. Различным
организмам, различным лицам свойственны различные постъязыковые символы,
субституты языковых знаков. Степень же их различия зависит от целого ряда
особенностей человеческой личности, от той среды, в которой человек рос, от
его культуры, т. е. от всего того, что принято называть индивидуальностью.
По этой причине, как указывает Моррис, знаки внутренней речи не являются
общепонятными, они принадлежат интерпретатору .

Ближе к языку психологии прозвучит такой пересказ процесса превращения или
не превращения слышимого или видимого языкового знака в акт или цепь актов
поведения. Сначала имеет место психический и мозговой механизм принятия
речи. Это не только ее восприятие на фонологическом уровне, но и ее
понимание, т. е. приравнивание другому знаковому эквиваленту,
следовательно, выделение ее "значения", -- это делается уже по минимально
необходимым опорным признакам, обычно на уровне "внутренней речи"; затем