сумел Турн смолчать и сказал, что ничего нет короче, чем разбор дела между
отцом и сыном; тут и нескольких слов хватит: не покоришься отцу - хуже
будет.

51. (1) С этими словами недовольства арициец ушел из собрания, Тарквиний,
задетый сильнее, чем могло показаться, тотчас начинает готовить ему гибель,
чтобы и в латинов вселить тот же ужас, каким сковал души сограждан. (2) И
так как открыто умертвить Турна своею властью он не мог, то погубил его,
облыжно обвинив в преступлении, в котором тот был неповинен. При посредстве
каких-то арицийцев из числа противников Турна Тарквиний подкупил золотом
его раба, чтобы получить возможность тайно внести в помещение, где Турн
остановился, большую груду мечей. (3) Когда за одну ночь это было сделано,
Тарквиний незадолго до рассвета, будто бы получив тревожную новость, вызвал
к себе латинских старейшин и сказал им, что вчерашнее промедление было
словно внушено ему неким божественным промыслом и оказалось спасительным и
для него, и для них. (4) Турн, как доносят, готовил гибель и ему, и
старейшинам народов, чтобы забрать в свои руки единоличную власть над
латинами. Нападение должно было произойти вчера в собрании, отложить все
пришлось потому, что отсутствовал устроитель собрания, а до него-то Турну
особенно хотелось добраться. (5) Потому и поносил он отсутствовавшего, что
из-за промедления обманулся в надеждах. Если донос верен, можно не
сомневаться, что Турн с рассветом, как только настанет время идти в
собрание, явится туда при оружии и с шайкою заговорщиков: ведь к нему,
говорят, снесено несметное множество мечей. (6) Напраслина это или нет,
узнать недолго. И Тарквиний просит всех, не откладывая, пойти вместе с ним
к Турну.
    (7) Многое внушало подозренья - и свирепый нрав Турна, и вчерашняя его
речь, и задержка Тарквиния, из-за которой, казалось, покушение могло быть
отложено. Латины идут, склонные поверить, но готовые, если мечи не
найдутся, счесть и все прочее пустым наговором. (8) Они входят, окружают
разбуженного Турна стражею, схватывают рабов, которые из привязанности к
господину стали было сопротивляться, и вот спрятанные мечи выволакиваются
на свет отовсюду. Улика, всем кажется, налицо. Турна заковывают в цепи и
при всеобщем возбуждении немедля созывают собранье латинов. (9)
Выставленные на обозрение мечи вызвали злобу, столь жестокую, что Турн не
получил слова для оправданья и погиб неслыханной смертью: его погрузили в
воду Ферентинского источника и утопили, накрыв корзиной и завалив
камнями149.

52. (1) Потом Тарквиний вновь созвал латинов на сход и, похвалив их за то,
что они по заслугам наказали Турна, гнусного убийцу, замышлявшего переворот
и схваченного с поличным, внес следующее предложение: (2) хотя он,
Тарквиний, мог бы действовать, опираясь на старинные права, поскольку все
латины происходят из Альбы и связаны тем договором, по которому со времен
Тулла все государство альбанцев со всеми их поселениями перешло под власть
римского народа, (3) тем не менее он считает, что ради общей выгоды договор
этот надо возобновить и что латинам больше подобает разделять с римским
народом его счастливую участь, нежели постоянно терпеть разрушение своих
городов и разоренье полей (как то было сперва в царствование Анка, затем
при Тарквинии Древнем). (4) Латины легко дали себя убедить, хотя договор
предоставлял Риму превосходство. Впрочем, и начальники латинского народа,
казалось, сочувствуют царю и стоят с ним заодно. Да и свеж был пример
опасности, угрожавшей каждому, кто вздумал бы перечить. (5) Так договор был
возобновлен, и молодым латинам было объявлено, чтобы они, как следует из
этого договора, в назначенный день явились в рощу Ферентины при оружии и в
полном составе. (6) И, когда все они, из всех племен, собрались по приказу
римского царя, тот, чтобы не было у них ни своего вождя, ни отдельного
командования, ни собственных знамен, составил смешанные манипулы из римлян
и латинов, сводя воинов из двух прежних манипулов в один, а из одного
разводя по двум150. Сдвоив таким образом манипулы, Тарквиний назначил
центурионов.

53. (1) Насколько несправедлив был он как царь в мирное время, настолько
небезрассуден как вождь во время войны; искусством вести войну он даже
сравнялся бы с предшествующими царями, если б и здесь его славе не
повредила испорченность во всем прочем. (2) Он первый начал войну с
вольсками151, тянувшуюся после него еще более двухсот лет, и приступом взял
у них Свессу Помецию. (3) Получив от распродажи тамошней добычи сорок
талантов серебра, он замыслил соорудить храм Юпитера, который великолепьем
своим был бы достоин царя богов и людей, достоин римской державы, достоин,
наконец, величия самого места. Итак, эти деньги он отложил на построение
храма.
     (4) Затем Тарквиния отвлекла война с близлежащим городом Габиями152,
подвигавшаяся медленнее, чем можно было рассчитывать. После безуспешной
попытки взять город приступом, после того как он был отброшен от стен и
даже на осаду не мог более возлагать никаких надежд, Тарквиний, совсем не
по-римски, принялся действовать хитростью и обманом. (5) Он притворился,
будто, оставив мысль о войне, занялся лишь закладкою храма и другими
работами в городе, и тут младший из его сыновей153, Секст, перебежал, как
было условлено, в Габии, жалуясь на непереносимую жестокость отца. (6) Уже,
говорил он, с чужих на своих обратилось самоуправство гордеца, уже
многочисленность детей тяготит этого человека, который обезлюдил курию и
хочет обезлюдить собственный дом, чтобы не оставлять никакого потомка,
никакого наследника. (7) Он, Секст, ускользнул из-под отцовских мечей и
копий и нигде не почувствует себя в безопасности, кроме как у врагов Луция
Тарквиния. Пусть не обольщаются в Габиях, война не кончена - Тарквиний
оставил ее лишь притворно, чтобы при случае напасть врасплох. (8) Если же
нет у них места для тех, кто молит о защите, то ему, Сексту, придется
пройти по всему Лацию, а потом и у вольсков искать прибежища, и у эквов, и
у герников154, покуда он наконец не доберется до племени, умеющего
оборонить детей от жестоких и нечестивых отцов. (9) А может быть,
где-нибудь встретит он и желание поднять оружие на самого высокомерного из
царей и самый свирепый из народов. (10) Казалось, что Секст, если его не
уважить, уйдет, разгневанный, дальше, и габийцы приняли его благосклонно.
Нечего удивляться, сказали они, если царь наконец и с детьми обошелся так
же, как с гражданами, как с союзниками. (11) На себя самого обратит он в
конце концов свою ярость, если вокруг никого не останется. Что же до них,
габийцев, то они рады приходу Секста и верят, что вскоре с его помощью
война будет перенесена от габийских ворот к римским.