наследственное достояние рода. А изгнали Гордого, так Коллатин у власти -
не умеют Тарквинии жить сами по себе. (4) В тягость нам это имя, опасно оно
для свободы. Такие толки подстрекателей, исподволь смущавших умы, разошлись
по всему городу. И вот Брут созывает возбужденных подозрениями плебеев на
сходку. (5) Там он прежде всего громко читает народу его присягу: не
потерпят в Риме ни царя, ни кого другого, опасного для свободы. Надо
бдительно за этим следить и ничем не пренебрегать. Неохотно-де он говорит,
зная этого человека, и не говорил бы, если бы не пересилила в нем любовь к
общему делу. (6) Не верит римский народ в надежность вновь обретенной
свободы: царский род, царское имя по-прежнему в городе, и даже у власти;
это препятствует, это противостоит свободе. (7) "Устрани же ты сам этот
страх, Луций Тарквиний,- сказал Брут,- устрани добровольно. Мы помним, мы
признаем, ты выгнал царей, но доверши свое благодеяние, унеси отсюда само
царское имя. Твое имущество не только отдадут тебе граждане по моему
предложению, но, если чего не хватает, щедро добавят. Удались другом,
освободи город от бремени страха, может статься напрасного. Все убеждены в
том, что лишь с родом Тарквиниев уйдет отсюда царская власть".
     (8) Изумленный столь новым и неожиданным поворотом дела, консул
поначалу лишился дара речи, а потом, когда попытался заговорить, его
обступили первейшие граждане, всячески умоляя о том же. (9) Эти речи его
мало трогали, но, когда наконец Спурий Лукреций, который был и старше его,
и почтеннее, и притом приходился ему тестем, стал его всячески увещевать,
перемежая просьбы с советами, уговаривая уступить единодушному мнению
граждан, (10) консул из опасения, как бы ему потом, вновь ставши частным
лицом, не лишиться еще и имущества, не испытать еще и бесчестия, отрекся от
консульской власти, отправил в Лавиний свое добро и покинул город. (11)
Брут по решению сената предложил народу объявить изгнанниками всех,
принадлежащих к роду Тарквиниев. В центуриатном собрании он взял себе в
сотоварищи Публия Валерия, того самого, с чьею помощью изгонял царей.

3. (1) Хотя никто не сомневался, что со стороны Тарквиниев грозит война, но
пришла она позже, чем все думали. А случилось то, о чем не тревожились:
свобода чуть не была погублена коварством и изменою. (2) Нашлись среди
римской молодежи кое-какие юноши, и не последние по знатности, чьим
страстям было больше простору при царях: сверстники и товарищи молодых
Тарквиниев, сами привыкшие жить по-царски. (3) Тоскуя среди общего
равноправия по прежнему своеволию, они стали сетовать меж собой, что чужая
свобода обернулась их рабством: царь - человек, у него можно добиться, чего
нужно, тут законного, там незаконного, он способен к благодеянию и милости,
может и прогневаться и простить, различает друга от недруга; (4) а закон -
глух, неумолим, он спасительней и лучше для слабых, чем для сильных9, он не
знает ни снисхождения, ни пощады для преступивших; опасно среди стольких
людских прегрешений жить одною невинностью.
     (5) Эти души были уже затронуты порчей, когда вдруг являются царские
послы и требуют теперь не возвращения царя, а хотя бы выдачи царского
имущества. Сенат, выслушав их просьбу, совещался несколько дней: не вернуть
имущество значило дать повод к войне, а вернуть- дать средства и
вспоможение для войны. (6) Тем временем послы заняты были другим: въяве
хлопоча о царском имуществе, втайне строили козни, готовя возвращение
царской власти. С просьбами будто о явном своем деле обходили они дома,
испытывая настроения знатных юношей. (7) Кому речи их приходились по душе,
тем вручали они письма от Тарквиниев и сговаривались о том, чтобы ночью
тайком впустить в город царскую семью.

4. (1) Сперва этот замысел был доверен братьям Вителлиям и Аквилиям. Сестра
Вителлиев была замужем за консулом Брутом, и от этого брака были уже
взрослые дети - Тит и Тиберий; их тоже посвятили дядья в свой заговор. (2)
Нашлись и другие соучастники из знатной молодежи, чьи имена забылись за
давностью. (3) Между тем в сенате взяло верх решение выдать царское
имущество, и послы воспользовались этим поводом задержаться в городе,
испросив у консулов срок, чтобы приготовить повозки для царского добра. Все
это время проводят они в совещаниях с заговорщиками, настойчиво требуя от
них писем к Тарквиниям: (4) ведь иначе как те поверят, что не пустые слова
о столь важном деле несут им послы? Эти-то письма, данные в залог верности,
и сделали преступление явным.
     (5) А дело было так: накануне своего отъезда к Тарквиниям послы как
раз обедали у Вителлиев, и там, удалив свидетелей, заговорщики вволю, как
это бывает, толковали о недавнем своем умысле. Разговор их подслушал один
из рабов, который и раньше уже подозревал неладное, (6) но выжидал, пока
письма окажутся в руках у послов, чтобы можно было взять их с поличным10.
Поняв, что письма переданы, он обо всем донес консулам. (7) Консулы вышли,
чтобы схватить послов и заговорщиков, и без шума подавили всю затею,
позаботившись прежде всего о том, чтобы не пропали письма. Изменников
немедля бросили в оковы, а насчет послов некоторое время колебались, но
потом, хотя вина, казалось, и приравнивала их к врагам, все же принятое
между народами право возобладало.

5. (1) Дело о царском имуществе, которое решили было отдать, вновь
поступает в сенат. Сенаторы в порыве гнева запрещают выдачу, но запрещают и
передачу в казну: (2) царское добро отдается на разграбление простому
народу, чтобы каждый, прикоснувшись к добыче, навсегда потерял надежду на
примирение с царями. Пашня Тарквиниев, находившаяся между городом и Тибром,
посвящена была Марсу и стала отныне Марсовым полем11. (3) Говорят, там как
раз стоял хлеб, уже готовый к жатве. А так как пользоваться урожаем с этого
поля было бы кощунством, то посланная туда огромная толпа народу, сжав
хлеб, вместе с соломою высыпала его корзинами в Тибр, обмелевший, как
всегда, в летний зной. (4) Осевшие на мели кучи соломы занесло илом, а со
временем из этого и других наносов вырос остров, потом, я думаю, его
укрепили искусственной насыпью, чтобы место это стало достаточно высоким и
твердая почва выдерживала бы даже храмы и портики12.
     (5) По расхищении царского имущества был вынесен приговор предателям и
совершилась казнь, особенно примечательная тем, что консульское звание
обязало отца казнить детей и того, кого следовало бы удалить даже от
зрелища казни, судьба назначила ее исполнителем. (6) Знатнейшие юноши
стояли, прикованные к столбам, но, минуя их, словно чужих, взоры всех
обращались к сыновьям консула. Не столько сама казнь вызывала жалость,
сколько преступление, заслужившее казнь: (7) эти люди решились предать и
только что освобожденное отечество, и освободителя-отца, и консульство,
происходящее из Юниева дома, и сенат, и простой народ, и все, что было в
Риме божеского и человеческого,- предать бывшему Гордому царю, а ныне