Кланяйся мне!
     - Прочь, смерд! - ощерился Куракин. - Прочь, голь перекатная!
     - Братцы!  - вскинулся Секира. - Боярин нас смердами лает! Собьем
спесь с боярина!
     Казаки озлились,  тесно  огрудили  Куракина.  Секира  подскочил к
боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку; напялил на себя
и вновь подбоченился.
     Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
     - Рвань!.. В железа пса!
     - Казака в железа?
     Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
     - Стрельцы! - взревел боярин.
     Стрельцы заслонили   Куракина,  замахали  бердышами.  И  быть  бы
кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
     - Стойте, донцы! Остыньте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
     Казаки нехотя расступились, пропуская боярина к помосту. Васильев
молвил миролюбиво:
     - Ты уж прости мое войско, боярин. Горячий народец.
     - Не прощу!  - затряс посохом Куракин.  - Не токмо мне - государю
хула и поруха. То воровство!
     - Здесь те не Москва,  боярин.  Не ершись,  - спокойно,  но веско
произнес Федька Берсень.
     Куракин глянул  на казака,  на взбудораженный круг и будто только
теперь понял,  что он не у себя  на  Варварке,  а  в  далекой  степной
крепости   с  гордой,  необузданной  казачьей  вольницей.  И  это  его
несколько остудило.
     - Отдайте боярину шапку! - приказал Васильев.
     Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку,  и она, под улюлюканье
и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
     - Прости,  боярин, - вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину
горлатку.
     Тот поперхнулся,  побагровел и осерча нахлобучил шапку.  Васильев
указал Куракину на помост.
     - Прошу, боярин.
     Куракин не  спеша  поднялся  перед  тысячами устремленных на него
усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед
таким многолюдьем.  Площадь кишмя кишит.  А лица!  Разбойные,  наглые,
дерзкие,  никакого тебе  почитания,  так  и  норовят  охальным  словом
обесчестить. Смутьяны!
     Вспомнились слова  думного  дьяка  Посольского   приказа   Андрея
Щелкалова:
     - Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону
своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не
давай Раздорам спуску. Пусть ведают - то земля великого государя, и он
на  ней  бог и судья.  Держись атамана Богдана Васильева.  Был от него
человек.  Атаман хочет жить с Москвой  в  мире  и  помышляет  призвать
казаков на службу государю.
     "Призовешь таких, - невольно подумалось Куракину. - Крамольник на
крамольнике.  На  дыбе  бы  всех  растянуть.  Сам  бы  кнутом отстегал
каждого".
     - Гутарь, боярин! - поторопил Берсень.
     - Гутарь! - потребовал круг.
     Куракин оглянулся на Васильева.
     - Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
     Куракин вытянул   из-за   пазухи   бумажный  столбец  с  царскими
печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
     "От царя и великого князя Федора Ивановича,  всея великий и малыя
и белыя Русии  самодержца,  в  нашу  отчину  Раздоры  низовым  донским
атаманам..."
     - Давно ли Раздоры московской вотчиной стали?  -  дерзко  перебил
боярина Федька Берсень. - Нет, вы слышали, донцы?
     - Слышали, Федька! Не согласны!
     - То казачья земля!
     - Брешет посланник!  Не мог царь так отписать. То бояре в приказе
настрочили!
     Чем больше кричали казаки,  тем  больше  наливалось  кровью  лицо
Куракина.
     - Замолчите, злодеи! На грамоте царевы печати!
     Но визгливый  голос  боярина  утонул в недовольном реве вольницы.
Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
     "И чего лезет?  Кто в Раздорах атаман - я или Федька? Дело дойдет
до того, что казаки побьют государева посланника".
     Застучал булавой о помост.
     - Уймитесь,   братья-казаки!   Дайте   гутарить   боярину!
     Круг мало-помалу утихомирился. Но разгневанный Куракин уже не мог
читать грамоту:  кудреватые буквы плясали в глазах.  Свернул столбец и
запальчиво передал царев наказ своими словами:
     - Повелел великий государь в верховые городки и на Волгу  разбоем
не ходить, азовских людей не теснить, дабы жить царю в дружбе и мире с
турецким султаном. А еще повелел вам великий государь беглых холопей и
крестьян у себя на Дону не принимать и не укрывать,  а тех, что сейчас
на Дону и в городках упрятались, немедля выдать прежним владельцам...
     - Буде, боярин! То Бориски Годунова присказка. Много наслышаны, -
вновь оборвал посланника Федька Берсень.  - Чуете,  донцы,  как нас  в
капкан заманивают?  На Волгу - не ступи!  Азовцев - не задорь! Беглого
мужика - в железа и к боярину! Хотите так жить?
     И вновь забушевало казачье море:
     - Не хотим, Федька!
     - Азовцы каждо лето войной ходят! В полон донцов берут!
     - Туркам в неволю продают! Ужель обиды терпеть?
     - Ходили и будем ходить!
     Не удержался и Болотников.  Закипел. Протолкался к самому помосту
и встал супротив посла, опустив тяжелую руку на серебряный эфес сабли.
     - Ты вот что,  боярин. Ты на нас оковы не надевай! Хватит с нас и
былой неволи. Вот так натерпелись! - чиркнул ребром ладони по шее. - О
беглых тут кричишь.  А мы здесь все беглые, все из-под боярского кнута
бежали.  Но теперь господам нас не достать.  Кишка тонка,  боярин!  Ни
один беглый с Дона не уйдет. А коль силой сунетесь - головы посрубаем!
Так Бориске Годунову и передай. Не быть на Дону боярской неволе.
     - Не быть! - взметнулись над головами тысячи сабель.