выпускать из крепостицы девок, ежели они того пожелают. Увидели Агату,
головами покачали.
     - Ай да краса-девица. Шла бы вспять.
     Но Агата молча ступила мимо.  Шла до сутеми по  одинокой  угрюмой
дороге и тихо шептала молитву:
     - Помоги, матерь божья, до родительского дома добраться. Порадей,
пресвятая богородица и заступница наша...
     Вскоре услышала позади дробный стук лошадиных копыт. Оглянулась -
и отпрянула в сторону, прижавшись к ели.
     Трое верховых осадили коней, спрыгнули наземь, подошли к Агате.
     - Ты что,  девка, умом рехнулась! Куды ж ты одна на ночь глядя? -
закричал один из вершников.
     - В  Малиновку,  люди  добрые,  - ответила Агата.  - В деревеньку
свою, к матушке.
     "В деревеньку,  к матушке",  - передразнил наездник. - Да ведаешь
ли ты, неразумная, где твоя деревенька?
     - Как  же  не ведаю.  Малиновка наша одна,  - простодушно молвила
Агата.
     - Это  на  Руси-то?  - хмыкнул вершник.  - У меня,  вон,  свояк в
Малиновке живет. Так то под Новгородом. А ты какова уезду?
     - Елецкого, люди добрые. Там наша Малиновка.
     Вершники рассмеялись.
     - Учудила, девка! До Ельца, поди, полтыщи верст. Да и дорог ты не
ведаешь.  Туды и на коне лихо.  Разбой кругом да татары рыщут.  Куды ж
ты,  шалобродная! Чу, ночь наступает. Лес дремуч, тут лешак на лешаке.
Тьфу, пронеси силу окаянную!
     Вершник, пожилой  крутоплечий  мужик  в багряном кафтане,  истово
перекрестился и, придерживая коня за повод, добавил:
     - Не дело удумала, девка. Не дойти те до Ельца...
     Вершник вдруг поперхнулся,  захлопал глазами и застыл с  открытым
ртом.
     - Глянь, робята, - тихо выдавил он. - Глянь на дорогу.
     Впереди, саженях  в десяти,  поднялся на задние лапы огромный,  в
бурой шерсти медведь.
     Служилые оробели,  а  медведь  стоял  средь  дороги и разглядывал
людей.  Агата похолодела,  и будто только сейчас  увидела  она  дикий,
наугрюмленный  лес,  и  таинственный  колдовской  сумрак надвигавшейся
ночи,  и длинные замшелые коряги, тянувшиеся к ней цепкими, высохшими,
узловатыми руками.
     "Господи! Да что ж это я...  Куда ж  снарядилась,  непутевая",  -
запоздало опомнилась она.
     Старший из вершников,  не сводя  настороженных  глаз  с  медведя,
вытянул из кожаных ножен саблю,  а двое других выхватили из-за кушаков
пистоли.
     Косолапый, почуяв недоброе, рявкнул и не спеша убрел в чащу.
     - Ну так что,  девка,  - утер вспотевшее  лицо  старшой.  -  Дале
пойдешь али с нами вернешься?
     - А вы куда ж?
     - Так мы за тобой посланы. Велено на воеводский Двор доставить.
     - На воеводский?..  Пошто я понадобилась воеводе?  -  озадачилась
Агата.
     - О том нам не ведомо.  Одно  лишь  скажу.  Как  прознал  Тимофей
Егорыч про твой уход,  так тотчас повелел догнать тебя и вернуть.  Вот
так-то,  девка.  А теперь взбирайся на моего коня да держись покрепче.
Поспешать надо, - строго произнес старшой.
     С того дня Агата оказалась в воеводской светелке.  Тимофей Егорыч
заходил  по  три  раза  на,  дню,  садился на лавку,  веселый и слегка
захмелевший, улещал:
     - Забудь  о  Малиновке,  Агатушка.  Поди,  и ее ордынцы порушили.
Никто тебя в деревне не ждет.  Не горюй.  Слезами беды не  избыть.  Ты
меня  послушай.  Кинь из головы кручину да повеселись вволю.  Жизнь-то
больно пригожа,  глянь за окно.  Птицы и те радуются,  ишь как в  саду
заливают.  А  вон девки на игрище собрались.  Ступай-ка к ним,  развей
кручинушку.  Ты ж не черница какая. Вон как поганых сабелькой уважила.
Ступай в сад!
     Агата либо отмалчивалась, либо отвечала коротко:
     - Посижу я, воевода. Не неволь.
     Воевода супился и послушно уходил. А затем появился этот могучий,
плечистый  парень  с  густыми черными кудрями,  падающими на загорелый
лоб. Был он замкнут и неразговорчив, будто что-то тревожило его в этом
воеводском  доме.  Тимофей Егорыч называл его своим "другом собинным".
Несколько раз он поднимался  с  ним  в  светлицу,  норовя  развеселить
Агату.  Но  Иван  больше  помалкивал и все о чем-то раздумывал,  хмуря
темные   брови,   и   Агате   почему-то   было   беспокойно   от   его
отрешенно-задумчивых глаз.
     "Вот и ему не сладко в хоромах.  А ведь содруг воеводы.  Чего  бы
лучше  - пей,  веселись да девок голубь...  Васюта не таков.  Тот весь
день рта не закрывает,  и девки к нему льнут.  Бедовый!.. Иван же, как
туча черная. С чего бы это?" - раздумывала Агата.
     Как-то поутру,  сидя у окна в светелке,  Агата услышала со  двора
чей-то басовитый, охрипший голос:
     - Кой седни день, Марья?
     - Середа, батюшка. Аль запамятовал? - отвечал женский голос.
     - Запамятовал, баба.
     - Да  уж  где те припомнить,  коль из погреба не вылазишь.  Поди,
бочонок вылакал. Вот донесу ужо воеводе.
     - Нишкни, баба!.. Кой седни день?
     - Вот ить до чего назюзюкался. Середа, идол!
     - Я те, дура!.. А по счету кой?
     - Шешнадцатый!
     - Шешнадцатый?..  Так ить мне седни в карауле стоять. От, дура! И
че не упредила! Сотник по морде съездит.
     Баба звучно сплюнула и ушла. Служилый же, почесав затылок, что-то
невнятно забурчал и вновь полез в погреб.
     Девки глядели  из  окна,  смеялись.  Агата  же  невольно  охнула.
Шестнадцатое! Сейчас идет травень-месяц. Молвила:
     - Седни у меня день ангела. Совсем забыла, девоньки.
     Подружки поднялись из-за прялок и  кинулись  к  Агате,  принялись
обнимать.
     - То день собинный.