- Грех именины забывать.
     - Надо бы воеводе молвить.
     - Ой,  не  надо,  подруженьки.  Идемте в сад.  На качели хочу!  -
загорелась Агата, но потом вновь остыла. - Ой, нет. Поначалу о матушке
помолюсь. Пойду в крестовую, а уж потом и на гульбище.
     Агата спустилась в молельную,  а девки все же  упредили  воеводу.
Тот как услышал, так и возрадовался:
     - Добро,  девки.  Будет вам седни праздник.  Всех  кличу  на  пир
честной!
     Шумно стало в хоромах,  то и дело  слышались  громкие  воеводские
приказы:
     - Лучшие вина и закуску ставьте! Ничего не жалейте!
     - Купцов ко мне немедля! Скоморохов!
     Более двух часов провела Агата в молельной. Вышла в сад спокойной
и умиротворенной, будто тяжкую ношу с себя скинула. Глаза ее лучились,
на лице блуждала улыбка.
     - Вот и я, подруженьки. Примите в хоровод.
     Пока девки гуляли в саду,  в хоромах  вовсю  готовились  к  пиру.
Суетня продолжалась до самого вечера.  Потом в сад явился "гонец".  То
был  Васюта  Шестак,  одетый  в  синий  бархатный  кафтан  с  золотыми
застежками.  Ступил  к  Агате,  молодцевато тряхнул кудрями и картинно
поклонился, коснувшись рукой земли.
     - Пожалуй в терем, Агата Степановна.
     Подружки лукаво заулыбались, подхватили Агату под руки и повели в
хоромы.  На  красном крыльце стоял сам воевода.  На нем белый атласный
кафтан с жемчужным козырем,  белая шапка,  отороченная соболем, желтые
сафьяновые сапоги с золотыми подковами.  Нарядный и статный,  сбежал с
высокого крыльца, поклонился степенно, в пояс.
     - Пожалуй за стол, Агата Степановна. Чем богаты, тем и рады.
     Девки ахнули:  экая честь Агате!  Сам  воевода  встречает.  Будто
боярышня. Вон и слуги оторопели.
     Агата и сама немало подивилась. Смутилась, кровь прилила к щекам.
Людей  полон  двор,  а  воевода  дочь крестьянскую чествует.  Господи,
скорее бы в светлице спрятаться!  Вон как рыжий  сотник  выпялился.  А
глаза алые, рожу кривит.
     Воевода взмахнул рукой,  и к Агате подскочили две сенные девки  в
шелковых  голубых  сарафанах.  В  руках  одной из них - девичий венец,
усыпанный дорогими каменьями.
     - Облачись, голубушка.
     Агата еще больше засмущалась,  хотелось сквозь землю провалиться.
Но тут набежали девки и принялись осыпать ее тюльпанами.
     А потом все было будто в сказочном сне, все поплыло перед глазами
-  люди,  цветы,  подарки,  которыми щедро одаривал воевода.  Мелькали
сарафаны и летники,  телогреи и шубки,  венцы и кокошники,  башмаки  и
сапожки...  Затем  началась  шумная,  веселая  застолица  с  шутами  и
скоморохами в пестрых потешных одеждах.  Все крутилось, пело, плясало,
кувыркалось,  ухало, перемежаясь с задорной, разудалой музыкой гуслей,
рожков и дудок.
     Обычай требовал, чтоб именинница трижды выпила с гостями, и Агата
осушила три малые серебряные чарки.  Все забылось: и Малиновка с белой
березовой рощей, и ласковая матушка с улыбчивыми глазами. Все исчезло,
улетучилось,  уступив место  сладкому,  туманному  опьянению.  Она  не
помнила,  как затем очутилась в светелке. Чьи-то крепкие, сильные руки
подхватили ее,  понесли по темным сеням и  легко  опустили  на  мягкое
ложе.
     - Агатушка!.. Лада моя, - услышала она жаркий шепот.
     - Ты, воевода, - тихо молвила она, задыхаясь от горячих объятий.

ГЛАВА 6
                               БЕГСТВО

     Два дня Федька Берсень не выходил из опочивальни, а когда наконец
появился  на людях,  то не замечал ни слуг,  ни стрельцов,  ни Ивана с
Васютой.
     - Ошалел на радостях,  - посмеивался Шестак. - Экую кралю обабил.
У-ух, девка!
     Болотников же  становился  все  угрюмее.  Давно  схлынула радость
встречи с "воеводой",  и вот уже другую седмицу угнетали его невеселые
мысли.
     "Бежал на простор,  в степи,  а  угодил  в  боярский  терем  -  к
Федьке-самозванцу.  Ежедень  пиры да обжорство.  Но надолго ли барская
жизнь? Вскроется обман - и к палачу на плаху".
     Как-то сказал об этом Федьке:
     - Уходить надо. Мыслю, близок конец твоему воеводству.
     Берсень же отмахнулся беззаботно:
     - Напрасно каркаешь.  Сижу я в  городке  крепко.  Народ  за  меня
живота не пощадит.  А про воеводу Тимофея Егорыча донести царю некому.
Всех стрельцов порубали, никто не дознается. Любо мне в крепости!
     Но Болотникова  Федькины  слова не убедили.  Он часто слонялся по
городу и видел немало недовольных.  То были десяцкие,  целовальники  и
ярыжки,  купцы,  приказчики и торговые сидельцы,  подьячие и приказный
люд. Все они тихо роптали.
     Как-то после  обеда  он  лежал  в  саду под развесистой яблоней и
вдруг невольно подслушал чей-то приглушенный, из-за кустов, разговор:
     - Неладно в городке, Меркул Назарыч. Много воли черни дали. Срам,
что деется.  Меньшие над лучшими людьми измываются.  Слова поперек  не
молви.
     - Кабы слово.  У меня вон пять мешков  хлеба  из  амбара  снесли.
Средь  бела  дня!  Да  еще мироедом облаяли.  Кинулся в приказ,  а там
ратники с саблями,  те,  что с  воеводой  в  город  пришли.  От  народ
нечестивый! И на порог не пустили.
     - Охальные людишки.
     - Охальные.   На  твой-де  век,  борода,  хлеба  хватит.  А  коль
жалобиться станешь - все амбары повытрясем. Ступай вон!
     - Вот-вот.  И  на  меня  намедни ополчились.  Ввалились в лавку и
давай кафтаны хватать.  Добрые кафтаны,  суконные,  с меховой опушкой.
Десять кафтанов унесли,  а денег всего полтину кинули. Я вдогонку, так
саблей замахнулись.  "Башку снесем,  пес брюхатый!  Хватит  с  тебя  и
полтины".  Тотчас  к воеводе побежал,  подстерег его у терема,  в ноги
упал,  о воровстве молвил.  Воевода обещал управу найти  на  служилых.