спеша заходил по горнице,  устланной заморскими коврами. В покоях было
светло от дюжины восковых свечей в медных шандалах.
     - Мы ведь с тобой,  Иванка, с прошлого лета не виделись. Помнишь,
как кабальные грамоты жгли?
     - Как не помнить. Ты после того в Дикое Поле подался.
     - Подался, Иван. И до Поля дошел. Успел и с погаными повоевать.
     Федька обнажил плечо.
     - Зришь отметину?  То  от  сабли  басурманской.  Добро  еще  руку
ордынец не отсек... Потом на Волгу с ватагой сходил, купчишек тряхнул.
А когда назад в Поле возвращался, на боярский поезд напоролся. Богатый
поезд, одних возов более десяти. Однако и стрельцов было немало. Но не
струхнули, навалились на обоз. Стрельцов и боярина посекли, но и своих
гораздо потеряли.
     Федька помолчал,  выпил чару  вина,  закусил  осетровой  икрой  и
продолжал:
     - Добрую добычу взяли.  Вез боярин и зипуны,  и вино,  и  оружие.
Кубки  и чары,  из коих пьете,  тоже из тех подвод.  Нашли при боярине
грамоту с царскими печатями.  Норовили вскрыть,  да  стрелец  помешал.
Живым мы его оставили, чтоб о поезде выведать. Служилый-то перепугался
и все нам выложил. С грамотой-де Тимофей Егорыч Веденеев на воеводство
послан.  Сам-то  он из Рязани,  ехал в засечную крепость с государевой
отпиской.  Выслушали мы стрельца,  а Викешка,  есаул  мой,  возьми  да
ляпни:
     "А что, Федька, не поехать ли тебе воеводой в крепостицу?"
     Вроде бы бакулину пустил, но ватага поддержала:
     "Идем, Федька.  И мы с тобой побояримся.  Надоело по степи да  по
лесам  рыскать.  Охота  нам  в  теплых  избах пожить да баб потискать.
Облачайся в боярский кафтан,  мы же стрелецкие на себя напялим.  Веди,
Федька, в крепость!"
     Призадумался я.  А что,  ежели и в самом деле на засеку с царевой
грамотой явиться? Ватага грязная, немытая, самая пора на отдых встать.
Однако и опаска брала.  А что как заметят в  крепости  подмену?  Тогда
головы не сносить. А ватага знай задорит:
     "Не робей, атаман. В случае чего назад из крепости махнем. Нас же
боле двух сотен, выберемся. Езжай на воеводство!"
     Ступил я тогда вновь к стрельцу, пытаю:
     "Далече ли до крепости и велико ли в ней царево войско?"
     Стрелец же отвечает:
     "До крепости  верст  тридцать,  войско  в  ней,  должно быть,  не
велико, понеже крепость только срублена".
     Тогда облачился я в боярскую одежду,  а ватаге повелел в служилых
наряжаться. А тем, кому кафтанов не хватило, наказал:
     "Скажитесь челядью.  В городе не задирайтесь,  ведите себя смирно
да учтиво. И всюду помните, что вы холопы боярские".
     "Будем помнить, атаман!"
     "Не атаман,  дурни,  а отец-воевода Тимофей Егорыч  Веденеев.  То
накрепко зарубите".
     На коней  сели.  Стрелец  до  засеки  дорогу  указывал,  а  потом
пришлось  его  пристукнуть:  выдал  бы  нас  в  крепости  служилый,  и
отпустить нельзя.  В тот же час в город вступили.  И вот пяту  седмицу
воеводствую, - заключил Федька,
     - Выходит, поверили царевой грамоте? - спросил Болотников.
     - А то как же.  Грамота с печатями.  С такой подорожной меня даже
батюшка на воеводство благословил, - ухмыляясь и заполняя чарки вином,
произнес Федька.
     - А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?
     - Поначалу  хлебом  и  солью  встретили,  на  пир позвали,  лисой
крутились,  а теперь,  чую,  поохладели. Особливо пушкарский голова да
сотник Лукьян Потылицын.
     - Чего ж так?
     - Воеводство  мое  не  по  нраву.  Я ведь тут иные порядки завел.
Колодников из темниц выпустил,  батоги отмени  и,  мздоимство  пресек.
Многих из приказных повелел на площади кнутом бить, а кое-кого и вовсе
из Воеводской выгнал.  Вот и осерчали на меня лихоимцы,  готовы живьем
проглотить. Да не выйдет. Вся крепость, почитай, за меня.
     - А стрельцы?
     - И служилые мной довольны. Я-то их сразу утихомирил.
     - Ужель словом? - хохотнул Васюта.
     - Стрелец  - не девка,  словом не прельстишь.  Хлебное и денежное
жалованье  вперед  за  год  отвалил.  Возрадовались!  В  ножки  теперь
кланяются,  - Берсень лихо крутнул ус и продолжал похваляться. - Тут у
меня не только стрельцы.  Есть и пушкари,  и  затинщики,  и  городовые
казаки. Те, что служилые по прибору. Никого не обидел, всех пожаловал.
     - А дьяк, поди, горюет, - рассмеялся Болотников.
     - Горюет  приказный,  еще  как  горюет.  Всю-де  государеву казну
опростал, быть мне в опале, хе-хе.
     - Горазд ты,  воевода.  В един миг казну размотал, - закатился от
смеха Васюта.
     - Не  свою - цареву.  Пущай народ потешится...  Ну,  а вы-то как,
други мои любые? Как по Руси побродяжили?
     - Тут  длинный  сказ,  Федор.  Кажись,  не были только у черта на
рогах, - молвил Болотников.
     - А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.

ГЛАВА 5
                                АГАТА

     К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А
потом Федька позвал парней в светлицу.
     - К девкам, други! Разговеемся!
     В светлице  девки  сидели за прялками;  увидев воеводу,  встали и
поясно поклонились.
     - Киньте прялки!  Гулять будем!  - гаркнул Берсень.  В одной руке
его кувшин, в другой - серебряная чарка.
     Девки потупились,  будто  к  полу  приросли.  Лишь  одна  из них,
статная и синеглазая,  смотрела  на  воеводу  спокойно  и  без  всякой
робости.
     Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.
     - Жалую тебя, Фекла!
     Девка вновь  поклонилась,  чарку  приняла,   но   не   пригубила,