Известие о  татарах  и  приезд  государева посланника всколыхнули
Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:
     - Выдюжим   ли,   станишники,   в  крепости?  Хан-то  всей  ордой
собирается. Не лучше ли в степь податься?
     - И  в степи не упрячешься.  Выдюжим!  Поганые города осаждать не
любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
     - А что как московские воеводы с полками не подойдут?  Плевать им
на голытьбу. Что тогда?
     - Выдюжим!
     - А жрать че будешь?  Хлеба-то у нас с понюшку,  кабы  волком  не
завыть.
     - Верна!  Голодуха на  Дону.  Царь  хлебом  одних  лишь  служилых
жалует.  Им - и хлеб,  и зелье, а донской вольнице - дырку от бублика.
Сиди по станицам и подыхай!
     - И подохнем!  Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь,
под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
     - То  не  царь,  братцы.  То  Бориски Годунова дело.  На погибель
вольный Дон хочет кинуть.  Пущай-де казаки велику нужду терпят,  авось
они о воле забудут да к боярам возвернутся.
     - Не выйдет! Не хотим под ярмо!
     - Не отнять нашу волю!
     Расходились, закипели казачьи сердца.  Ропот стоял над Раздорами.
Атаман  Богдан  Васильев  насупленно  крутил  черный  ус;  боярин Илья
Митрофанович Куракин испуганно  выглядывал  из  атаманского  куреня  и
сердито тряс бородой.
     Болотников и Берсень бродили по Раздорам,  слушали речи донцов  и
кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.
     - Уйду из Раздор.  Соберу гулебщиков - и на Волгу.  Будет у нас и
хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? - спросил Берсень.
     - Пошел бы,  Федор,  да ноне не время.  Допрежь с  татарами  надо
разделаться.  Позову  свою  станицу  в  Раздоры.  Здесь нам с погаными
биться. Как круг порешил, так и будет, - ответил Болотников.
     - Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но
и с Васильевым мне воедино не ходить.  Кривая душа в  нем,  на  Москву
оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор
для послов, так нет, в свой курень упрятал.
     С майдана послышался зычный возглас:
     - Казаки! Струги с Воронежа!
     Казаки шустро побежали к воротам.
     - Что за струги? - спросил Болотников.
     - Наши,  раздорские,  - пояснил Федька. - Послали пять стругов за
хлебом и солью.  Царь-то нам уж три года ничего  не  присылает.  Авось
чего и добыли донцы.
     Оба заспешили к воротам.  Миновав башню и водяной ров,  оказались
на невысоком обрывистом берегу.
     - Два струга?..  А где ж остальные,  братцы? - воскликнул матерый
казак Григорий Солома.
     - Ужель отстали?  Но донцы врозь не ходят, - вторил ему повольник
с турецким пистолем за поясом.
     - И казаков мало... Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
     Струги все  ближе и ближе,  и вот они медленно подплыли к берегу.
Гребцы подняли  весла,  и  вышли  на  палубу.  Носы  казаков  завешаны
окровавленными  тряпицами.  Один  из  Донцов,  ступил  вперед,  сорвал
тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
     - Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
     Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
     - Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
     - Кто посмел казака обесчестить?
     - То злое лихо!
     Прибывшие казаки высыпали на  берег.  Федька  Берсень,  растолкав
толпу,  подошел  к  рослому  саженистому в плечах повольнику;  тот был
старшим в хлебном походе.
     - Сказывай, Фролка.
     - Худо сходили,  братцы,  - угрюмо начал  повольник.  -  Нет  нам
выходу с Дона,  нет былой волюшки.  Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А
коль высунемся - тут вам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!
     - Сказывай толком, не томи, - оборвал казака Федька.
     - Худо  сходили,  -  повторил  повольник.  -  Не  доплыли  мы  до
Воронежа.  На  московские  заставы  напоролись.  Повелели  нам  вспять
возвращаться,  мы гвалт подняли.  Нет-де у нас ни зелья,  ни хлеба, ни
одежонки.  И  вспять вам никак неможно.  На Воронеж пойдем!  Сотник же
стрелецкий криком  исходит.  "Воры  вы,  разбойники!  Государю  помеху
чините,  с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу
до Воронежа" А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять.
"Не пущу,  воры! Всех уложу!" Озлились мы, со стругов соскочили - и на
стрельцов.  На саблях бились,  из пистолей крушили. Многих стрельцов к
праотцам  отправили,  остальные же деру дали.  Поплыли дале.  Но верст
через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе
стало.  Встретила  нас  целая рать,  поди,  полтыщи стрельцов на берег
вышло.  Из пушек принялись палить.  Передний струг - в щепы.  И вспять
плыть   поздно.  На  берег  ринулись,  бой  приняли.  Но  тяжко  было;
стрельцов-то впятеро боле.  Почитай, все и полегли. Осталось нас всего
два десятка.
     - Аль в полон сдались?  - с укором глянул на вернувшихся  казаков
Берсень.
     - В полон?  - зло сверкнул глазами старшой.  - Того и в мыслях не
было,  Федька.  Рубились мы без страха,  и все бы там головы положили.
Все бы до единого!
     - Однако ж не положили, - продолжал хмуриться Берсень.
     - Не  положили,  есаул.  Стрельцы  ноне  будто  татаре  стали.  С
арканами  по степи ездят.  Вот и заарканили нас последних да в Воронеж
отвезли.  А там нам ноздри вырвали и на струги  посадили.  Плывите-де,
воры,  в  свои  низовые городки и казакам накажите,  чтоб сидели тихо,
бояр почитали и царя во всем слушались.  А коль вновь воровать зачнете
- не быть вам живу.
     Федька в сердцах швырнул шапку оземь.
     - Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!
     И опять зашумело буйное казачье море:
     - Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!
     - Живи одной рыбой!