казни была жена из местных, то она должна была проливать слезы над убитым, а
потом  присоединиться  ко  всеобщему  торжеству.  Старухи  отталкивали  одна
другую, чтобы поскорее напиться теплой крови, а детям разрешалось  погружать
в  нее  ручки.  Матери  смазывали  кровью  соски,  чтобы  и  младенцы  могли
почувствовать ее вкус.  Тело  разрубалось  на  части,  которые  жарились  на
вертеле, а старухи, которым не терпелось поскорее  отведать  столь  лакомого
яства, как человеческая плоть, слизывали капающий с деревянной решетки жир".


   В противоположной (восточной) части южноамериканского континента примерно
в то же время (и  тем  более  значительно  раньше)  зафиксированы  не  менее
пикантные  факты.  Здесь,  к  примеру,  существовали  целые  питомники   для
выкармливания жертв, особенно детей (что, в свою очередь, напоминает до боли
знакомые с детства картины из русских и  европейских  сказок  о  людоедах  и
людоедках):

   "Во многих провинциях они [аборигены. -  В.Д.]  так  любили  человеческое
мясо и считали его таким лакомством, что еще до  того,  как  умирал  индеец,
которого они убивали, они пили из нанесенных ему ран кровь и  делали  то  же
самое, когда разрезали его на куски, высасывая кровь, собирая ее  в  ладони,
чтобы не потерять  ни  одной  капли.  У  них  были  публичные  мясные  лавки
человеческого мяса: из  кишок  они  делали  морсильи  [кровяные  колбасы]  и
лонганисы [сосиски], набивая их мясом, чтобы они  не  пропадали.  <...>  Эта
страсть так разрослась, что  дело  дошло  до  того,  что  не  щадились  даже
собственные дети, рожденные иноплеменными женщинами, которых  захватывали  и
пленяли на войне. Они брали их в качестве наложниц, а  рожденных  ими  детей
они выхаживали с большой заботой вплоть до одиннадцати или тринадцати лет, а
потом съедали их, а за ними и их матерей, когда они уже не могли рожать. Они
совершали поступки еще страшнее: многим индейцам, захваченным  в  плен,  они
сохраняли жизнь и давали им женщин из  своего  племени,  т.  е.  из  племени
победителей, а рождавшихся детей они выхаживали, как своих  собственных,  и,
когда они становились подростками, они  их  съедали,  создавая  таким  путем
питомник по разведению  детей  для  того,  чтобы  питаться  ими,  и  они  не
испытывали к ним жалости  ни  как  к  родственникам,  ни  как  к  малолетним
существам,  к  которым  даже  животные,  враждующие  между   собой,   иногда
испытывают любовь..."

   Аналогичные  "питомники"  были  выявлены  и  ликвидированы   сравнительно
недавно в Африке и, в частности, среди племен,  обитавших  по  берегам  реки
Конго. Подобные не  слишком  привлекательные  эпизоды  (а  им  несть  числа)
связаны  не  только  с  примитивным  каннибализмом,  но  и  с  человеческими
жертвоприношениями, бытовавшими во всякие времена и во всех частях  света  -
вплоть  до  недавнего  времени.  Выше  уже  упоминались  современные   факты
человеческих жертвоприношений у автохтонов Индостана. Но аналогичные явления
зафиксированы и на Русском Севере -  причем  сравнительно  недавно.  Русский
художник-пейзажист Александр Борисов, блестящий ученик  Шишкина  и  Куинджи,
всю  свою  жизнь  и  творчество  посвятил  природе   Крайнего   Севера.   Он
неоднократно бывал в самых экзотических и отдаленных местах, хорошо знал быт
и обычаи местного населения. В 1906 году в Санкт-Петербурге вышла его  книга
путевых  очерков,  сопровождаемая  прекрасными  цветными  рисунками,  -   "У
самоедов: от Пинеги до Карского моря".
   Автор приводит  несколько  хорошо  известных  ему  примеров  человеческих
жертвоприношений, практиковавшихся у ненцев еще  в  начале  ХХ  века.  Чтобы
задобрить высшее Божество, от которого,  по  убеждению  аборигенов,  зависел
промысловый успех, ему приносились в  жертву  человеческие  головы.  Борисов
описывает несколько подобных случаев. Бывало, что  охотник  постоянно  возил
голову с собой. На  Новой  Земле  человеческие  жертвы  приносились  идолам.
Наиболее известное святилище  находилось  на  острове  Вайгач,  неоднократно
описанное этнографами и археологами. За  многие  века  на  капище  скопилось
множество небольших идолов менгирного типа. Судя по всему, в  прошлом  здесь
также практиковались человеческие жертвоприношения.
   Отголоски  подобной  "практики",  имеющей  общемировое   распространение,
сохранились и в русском фольклоре. Кому не известны, скажем,  хрестоматийные
причитания, перекочевавшие в детский фольклор:

   Костры горят горючие,
   Котлы кипят кипучие,
   Ножи точат булатные,
   Хотят меня зарезати.

   Для современного человека, оторванного от исконных древних корней, это  -
всего лишь плач братца Иванушки, обернувшегося козленочком.
   В действительности же здесь отголосок  древнейшей  эпохи,  практиковавшей
жертвоприношения - причем не одних животных, но  и  -  увы  -  человеческие.
Приведенное четверостишие - дошедший сквозь тысячелетия вопль объятой ужасом
жертвы. Ужас этот был так велик, что он повергает в  трепет  и  современного
читателя (слушателя) - особенно ребенка. Представляется, что  и  рифмованные
строчки причитания сохранились от тех невообразимо далеких дней  практически
в неизменном виде.
   Это  же  подтверждает  и  одна  архаичная  колядка,   включенная   Иваном
Петровичем  Сахаровым  (1807-1863)  в  свой  знаменитый  сборник   "Сказания
русского народа":

   <...> Ты, братец Иванушко,
   Ты выди, ты выпрыгни!
   Я рад бы выпрыгнуть,
   Горюч камень
   К котлу тянет,
   Желты пески
   Сердце высосали.
   Ой, Колядка! Ой, колядка!

   Приведенный текст на первый взгляд перекликается с сюжетом  и  персонажем
известной русской сказки о  сестрице  Аленушке  и  братце  Иванушке.  Однако
фактура здесь совершенно иная. Колядка донесла до нас вопль живого человека,
приносимого в жертву (и в данном конкретном случае это либо совсем маленький
мальчик, либо отрок, либо неженатый юноша). Современному читателю совершенно
невдомек, что устойчивое словосочетание "желтые пески",  которые  высасывают
сердце, это ритуальный песок, на который изливается кровь жертвы.
   Тот факт,  что  жутковатая  идиома  превратилась  в  невинную  поговорку,