в первую очередь  --  бычий  и  коровий)  Бог.  После  введения
христианства   был,  по  сходству  имен,  отождествлен  со  св.
Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так
и именовавшимся Богом коров.
     Подобные жертвоприношения -- и не одних только быков --  в
прошлом   многократно   описывались   в   русской   литературе,
локализовываясь в  основном  в  северных  областях.  Совсем  не
случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом
с   жертвоприношением   оленя115.   Это  наверняка  объясняется
особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях  развития
протославянских  и  индоевропейских этносов. Вполне естественно
предположить,  что  культ  дикого  оленя  предшествовал  культу
одомашненного   быка   (коровы).   Логика  же  тотемной  памяти
иррациональна: в преемственном коллективном сознании  сменявших
друг  друга  поколений  два древних тотемных символа -- олень и
бык -- слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно  в
южнорусском  фольклоре  жива  была  песня  про  "дивное  зверье
тура-оленя"116.
     Любопытно также, что в древнерусском  языке  долгое  время
сохранялась  архаичная  вокализация слова "олень" -- "елень", в
котором явственно просматривается его  происхождение  от  слова
"ель",  "елка" (получается: "елень" -- это ельниковый зверь, то
есть тот, что живет среди елей). Но  еще  более  знаменательно,
что в то же самое лексическое гнездо входит и слово "елин", что
в  древнерусском  языке  означало  "эллин".  Точно  так  же оно
звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том  же
самом  смысле -- с учетом того, как об этом подробно говорилось
в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего
Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы  Европы.  Из
этого  же  лексического  гнезда  вышли  исконно  русские  слова
"елань"  ("лесная   прогалина"   или   "луговая   равнина")   и
образованное от первого -- "лань" ("дикая коза").
     Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском
прошлом  явственно просвечивается в былине "Два тура и турица".
Удивительно также, что сохранилась она и была записана в  конце
прошлого  века  среди  терских  казаков. Содержание этой редкой
былины на первый взгляд самое  что  ни  на  есть  приземленное:
подгулявшие   накануне  казаки  вышли  поутру  опохмелиться  за
городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в
бытовую  часть  повествования  вклинивается  архаично-сказочная
вставка,  в  которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных
быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому  Острову
Буяну:

     Да бежали туры во сине море,
     Да спускались туры в море по брюхо,
     Забивали туры морду по уши,
     Достовали туры ключевой воды;
     А напившись туры в море поплыли.
     Переплывши туры Океан-море,
     Переплывали туры на Буян-остров,
     Там встречала их родная матушка,
     Молодая турица златорогая,
     Златорогая да одношерстная...

     Сюжет  о  двух  турах  и  турицах  златорогих известен и в
северных записях -- и, в частности, во вступлении к  одному  из
вариантов  былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в
записи  А.Ф.Гильфердинга   отсутствует   наиболее   древний   и
интересный мотив, связанный с Островом Буяном.
     Космическая  же  атрибутика  быков-оленей  ("быков"  --  в
данном случае "самцов") легко обнаруживается, к примеру, в двух
славянских песнях -- болгарской и русской, --  где  привязка  к
устойчивым    астральным   символам   оказывается   практически
идентичной. В болгарской песне:

     Сделал его Бог оленем
     с ясным Солнцем на челе,
     с месяцем на груди,
     с частыми звездами по телу.

     В  русской  вятской  свадебной  песне,   сохранившейся   в
дореволюционном архиве:

     Ой, был я у Дуная на бережке...
     пил олень воду, а сам взыграл...
     ой, на правом бедре млад светел месяц,
     ой, на левом бедре красное солнышко,
     ой, насупротив оленя заря утренняя,
     ой, по оленю частые звезды117.

     Древний  в  основе своей доиндоевропейский образ волшебной
коровы и  ее  небесно-космических  атрибутов  пронизывает  весь
русский   сказочный  фольклор.  В  концентрированной  форме  он
отразился в известной сказке о Крошечке-Хаврошечке  --  шедевре
устного  народного  творчества  из  афанасьевского сборника (No
100). Чудесная корова  --  помощница  преследуемой  девушки  --
гибнет  в  результате  злых козней, из ее костей (вариант -- из
кишок) вырастает  волшебная  яблоня  с  серебряными  ветвями  и
золотыми  листьями  (в  русской  сказке  лишь в этом отдаленный
намек   на   космические   цвета    --    солнечно-золотой    и
серебряно-лунный).
     Зато  совершенно недвусмысленные космические реминисценции
обнаруживаются  в  таком  же  сюжете  о  волшебной  корове   (в
вариантах  --  быка) в белорусской сказке, записанной в прошлом
веке  в  Витебской  губернии  Е.Р.Романовым.  Сказка  интересна
редким  в  славянском фольклоре нюансом: отец после смерти жены
пытается жениться на собственной  дочери.  Но  мать  из  могилы
советует  дочери  выдвинуть  условие: пусть отец сперва справит
платье "как на  небе  звезды,  как  на  небе  месяц"  (вот  они