Как уже нами было выяснено, образование третьего блока имеет свою
эволюционную базу в высшей нервной деятельности у животных и подходит к
своему непосредственному кануну у палеоантропов (троглодитов). Но V
неоантропов происходит преобразование кардинальной важности -- переход
интердикции в суггестию. В морфологии головного мозга этому соответствует
появление у Homo sapiens весьма развитого префронтального отдела лобной
доли коры, в особенности верхней его части, за счет крутого уменьшения
объема затылочной доли, которая в филогении троглодитид неуклонно и
интенсивно разрасталась . У высших животных префронтальный отдел
представлен весьма незначительно по сравнению с человеческим и,
по-видимому, соответствует (гомологичен) лишь тому, что находится у
человека в нижней (базальной) части этого отдела, но не в верхней его части;

полагают, что у них он играет роль органа, в известной мере обеспечивающего
принцип доминанты в работе центральной нервной системы. На эндокранах
ископаемых прямоходящих высших приматов, т. е. представителей семейства
троглодитид, включая палеоантропов, он тоже выражен слабо в соответствии с
покатым, убегающим лбом и низким сводом экзокрана. В количественных
показателях эволюции головного мозга высших приматов, согласно В. И.
Кочетковой, бурный скачок роста префронтального отдела вверх, а тем самым и
всей верхней лобной доли, обнаруживается только при переходе от
палеоантропов к неоантропам. Только на этом филогенетическом рубеже на
смену относительно низкому черепному своду появляется наш высоко поднятый.
Он и свидетельствует о появлении слова как фактора управления повелением.

Именно тут, в префронтальном отделе, осуществляется подчинение действий
человека словесной задаче (идущей от другого или от самого себя) --
оттормаживание остальных реакций и избирательная активизация нужных
нейрофизиологических систем . Соответственно мы и должны считать, что из
всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции, т. е.
ко второй сигнальной системе, эволюционно древнее прочих, первичнее прочих
-- лобная доля, в частности префронтальный отдел. Этот вывод будет отвечать
тезису, что у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией,
т. е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния
одного индивида на действия другого -- особое общение еще до прибавки к
нему функции сообщения .

Само разграничение этих двух сторон в человеческой речи уже не новость в
советской психологической науке -- новой является лишь задача определенно
расположить во времени последовательность их возникновения. Вот что пишет
А. Р. Лурия в работе "Регулирующая функция речи в ее развитии и распаде":
наряду с "важнейшей" функцией речи -- передачей информации -- "существует и
еще одна ее (речи) сторона, играющая столь же значительную роль в
формировании сложных психических процессов. Речь не только служит средством
общения и орудием кодирования полученного опыта. Она является одним из (?)
наиболее существенных средств регуляции человеческого поведения. . .".
Пусть не будут нижеследующие критические замечания поняты как недооценка
огромной важности внесенного тут разграничения (тем более вообще вклада А.
Р. Лурия в науку о работе мозга). Но во-первых, вопросительным знаком мною
отмечена характерная и для нескольких других авторов предосторожность: как
бы не оказаться в противоречии с какими-то философско-социологическими
истинами, если сказать, что речь -- единственное (а не "одно из наиболее
существенных") средство регуляции человеческого поведения. Но в самом деле,
вдумаемся: какие же еще средства могут быть поставлены в тот же ряд? Если
назовут "экономические отношения", "юридические нормы" и т. п. -- здесь
просто слово "регулятор" употребляется в другом смысле, как и если бы
назвали "обмен веществ" и т. п. Если же укажут на другие бессловесные
механизмы межиндивидуальных воздействий, а именно эмотивные, то они не
более чем сопутствующие компоненты или дериваты речевого регулирования
поведения. Наконец, уж и вовсе не убедительны указания на межиндивидуальные
воздействия посредством безмолвного предоставления индивиду средств его
деятельности, изготовленных другими и якобы передающих ему их опыт, или
шире -- исторический, социальный опыт: младенец якобы приобщается к
обществу через пеленки, соску, взрослый -- через инструменты, хотя бы никто
не объяснял ему способа их употребления. Конечно же, ничего этого на деле
не бывает: никто не сует другому в руки новый инструмент без пояснений и
показа (в последний тоже вовлечены слова "вот", "потом этак" и т. п.), что
же до младенца, он в доречевом возрасте "социализируется" от употребления
фабричных изделий ничуть не больше, чем пчелы от пользования самыми
модернизированными ульями с электрическими лампочками. Во-вторых, и это
гораздо важнее, в приведенной формулировке А. Р. Лурия обе различаемые им
функции речи рассматриваются только как одновременно сосуществующие в
речевой деятельности современного человека, без попытки представить себе,
что вторая, выделенная здесь, можно сказать открытая Выготским и им,
регулирующая функция существо- вала некогда сама по себе в чистом виде, до
того, как в эволюции человека к ней присоединилась или над ней надстроилась
функция информации, обмена опытом . Но дальнейшие успехи в изучении
нейропсихологии речевой деятельности возможны только посредством
генетического расчленения ее на разные ступени. Только когда мы выделим не
просто "играющую значительную роль" функцию, но регулятивную или
инфлюативную фазу в теории возникновения второй сигнальной системы, мы
выйдем на дальнейшую широкую научную дорогу.

Слабой стороной столь сильной школы А. Р. Лурия, школы нейропсихологии,
слабой стороной всего быстро развивающегося учения о локализации корковых
функций, в частности и в особенности о функциях лобных долей, по моему
убеждению, является "неисторичность" . Не следовало бы располагать в одной
плоскости характеристику работы лобных долей животных и человека, ибо,
повторяю, у животных даже и чисто морфологически лобные доли не имеют того
самого существенного -- верхних переднелобных формаций, что характеризует
их у человека. Не следовало бы и употреблять одни и те же понятия "задача",
"намерение" для определения воздействия лобных долей на поведение и
животных, и человека, ибо "задача" существует в голове экспериментатора, а
не животного, у последнего же, как говорилось выше, никаких "моделей
потребного будущего", или "целей", "задач", "намерений" и в помине нет: это
продукты второй сигнальной системы. Животные, даже в стаде, являются прежде
всего индивидуальными организмами. Человек, даже в одиночестве, является
прежде всего носителем второсигнальных воздействий и тем самым социального
опыта и социальной истории.