В наибольшей степени "неисторичность" нейропсихологии проявляется в
исследовании именно мозговых зон и механизмов человеческой речевой
деятельности. Словно она и возникла, и отродясь существовала в ее нынешнем
виде, как сложенное из многих взаимосвязанных компонентов целое. Это
оправдано тем, что главным помощником и посредником в этой работе является
клиника -- изучение и лечение патологии речи центрального, коркового
происхождения: какое дело врачу до того, какие элементы речевой функции
современного человека вышли на сцену раньше или позже в эволюционном
формировании людей? Для него важно лишь то, что нарушение того или иного
компонента речевой деятельности может служить диагностическим признаком
поражения (опухоль, инсульт, травма и т. д.) того или иного определенного
участка коры левого полушария (у правшей) головного мозга. Соответствующая
отрасль невропатологии, афазиология, в последнее время достигла
чрезвычайных успехов. Мозговая локализация (корковая топика или топография)
различных форм патологии речи (афазий), а тем самым и выявление зон коры,
управляющих в норме разными элементами, из которых слагается импрессивная и
экспрессивная речь, -- все это продвинуто довольно далеко .

Но в какой исторической последовательности эти зоны появлялись как опоры
разных фаз развития второй сигнальной системы? Для ответа на этот вопрос
может служить не только эволюционная морфология мозга по ископаемым черепам
(ибо "речевые зоны" достаточно анатомически выражены и обозримы, чтобы их
наличие, отсутствие, степень выраженности отразились на эндокранах этих
ископаемых черепов), а и данные самой афазиологии.

Для этого надо взглянуть на клинические наблюдения под пока еще необычным
для афазиологов углом зрения. Больному с афазией врач или дефектолог задает
вопрос, дает задачу, инструкцию и по ответам или ответным действиям
больного определяет характер, форму, как и степень, глубину нарушения
восприятия речи или высказывания. Произошла такая-то поломка в механизмах
слушания и усвоения чужой речи, в механизмах говорения. При этом афазиолог
в своих выводах элиминирует самого себя, соучастие второго лица в данном
речевом общении; но закономерна гипотеза, что на самом деле поломка
относится как раз к реакциям на вопросы, обращения, сообщения, задания.
Дело не в том, что больной не может обращаться как надо со слышимыми или
произносимыми им словами, а в том, что он не может обращаться как надо с
партнером -- реагирует при поражениях соответствующих участков коры по
эволюционно архаическим, т. е. отмененным и заторможенным с развитием коры,
схемам. Иными словами, афазии не просто поломки, т. е. не просто
уничтожение чего-то, но они возбуждение чего-то, а именно возбуждение
некоторых мозговых механизмов, которые в норме (вне поломки) подавлены, не
возбуждаются, "загнаны вглубь", перекрыты более молодыми образованиями. Тот
факт, что больной с афазией обычно ясно сознает свой дефект, нимало не
противоречит этой гипотезе. Больной сохраняет сознание и самоконтроль
современного человека, он вовсе не "хочет" реагировать на современную речь,
скажем, как кроманьонец, но замечает, что болен, что не может реагировать
правильно. А афазиолог недостаточно учитывает, что поражение того или иного
участка коры головного мозга вызвало нарушение отношений и взаимодействий
больного с людьми, регресс вниз на ту или иную древнюю ступеньку второй
сигнальной системы, когда она еще не была или не вполне была
номинативно-информативной, а выполняла другие задачи.

В норме генетически позднейшие слои и образования коры подавляют или
преобразовывают эти ранние функциональные системы, обнаруживающиеся ясно и
изолированно только в патологии. С развитием вида Homo sapiens происходило
морфологическое и функциональное подтягивание более начальных
второсигнальных зон и систем к уровню позднейших. Ведь современный ребенок
должен включаться сразу в нынешнюю систему речевой коммуникации. Развитие
его мозга в этом смысле лишь в малой мере повторяет филогенез, в большей же
мере разрабатывает врожденное устройство, обеспечивающее усвоение языка
современного человеческого типа . А филогенетически исходные типы
второсигнальных реакций у современного человека подавлены, на ребенке они
наблюдаемы лишь отчасти, в общем же обнажаются лишь в патологии.

Если это так (а клинические наблюдения автора, как и критический анализ
литературных данных, заставляют так думать), афазиологии суждено стать
бесценным источником научных знаний о пути, генетически пройденном второй
сигнальной системой. Первую часть этого пути составляла фаза, когда она,
собственно, не была средством "отражения" чего-либо из предметной среды, а
была реагированием лишь на специфические воздействия людей, причем
автоматическим (роковым), как, скажем, взаимосвязь органов внутри
организма, т. е. принадлежала к бытию, а не к сознанию или познанию. Главы,
посвященные тормозной доминанте, имитации и интердикции, уже подготовили
читателя к пониманию того, о чем мы говорим. Вторая сигнальная система
родилась на фундаменте интердикции. Это был объективный механизм
межиндивидуального воздействия на поведение. Дело не меняется от того, что
теперь перед нами явление "интердикция интердикции" -- свойственные Homo
sapiens механизмы парирования интердикции.

И. П. Павлов не успел познать весь скрытый потенциал своей великой научной
идеи о двух сигнальных системах у человека. Он шел от того, что открыл в
высшей нервной деятельности животных. Он писал: "Слово для человека есть
такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные, общие у него
с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие",
ибо "слово благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека связано
со всеми внешними и внутренними раздражителями, приходящими в большие
полушария (всех их сигнализирует, всех их заменяет), и может вызвать все те
действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения". Ныне
наука вправе пойти дальше в суть дела. Слово только ли заменяет и
сигнализирует "все" раздражители, т. е. только ли изоморфно им, или оно
делает еще что-то, чего они не делают и чего в них нет? Простейшая
иллюстрация: разве комбинации слов не производят постоянно и объекты,
которых нет в мире реальных раздражителей, но которые становятся образами,
а часть которых позже воплощается в реальность средствами искусства и
техники? А что значит при ближайшем рассмотрении выражение, что слово
"заменяет" все внешние и внутренние раздражители: не ясно ли, что, прежде
чем "заменять", слово должно было освобождать место для замены, т. е.
"отменять" те реакции, те действия организма, которые прежде вызывались
этими раздражителями, т. е. тормозить их? Между тем физиологи,
исследовавшие вторую сигнальную систему человека, увязли в простых