Фонологический этаж, он же эхолалические преодолевался становящимися людьми
разными средствами. Так, сугубо физиологическим является факт наличия внизу
коры головного мозга некоторых зон, искусственное возбуждение которых, не
нарушая никаких прочих компонентов речевой функции, делает невозможным как
раз повторение чужих слов (Н. А. Крышова). Видимо, природа пробовала
создать такую самооборону, но ведь это было просто шагом вспять. Победили
же эволюционные новации. О последних многое рассказывают нам те явления
афазии, которые называются литеральными (буквенными) парафазиями: замена
фонем противоположными, всяческие деструкции и декомпозиции звукового
комплекса (слога, слова), в том числе инверсии и метатезы. Так, кстати,
образовалась не только первичная бинарная оппозиция звуков, но и вся
последующая множественность разных слов. Каждый раз это было антиэхолалией.
Каждый раз новое слово было не только отличным и отличимым от другого, но
как бы его опровержением, поэтому они уже не могли слиться обратно. Суть же
дела состояла в том, что всякий ответ на слово таким преобразованным словом
типа литеральной парафазии был одновременно и речеподражательным актом и,
наоборот, актом не вполне речеподражательным, и эхолалией и неэхолалией --
отказом от эхолалической реакции и тем самым нейрофизиологическим
прообразом ответа на вопрос или возражения на высказывание. Впрочем, только
прообразом: не забудем, что речь идет о стадии, когда звукоиспускание было
еще не связано со смыслами, а всего лишь тормозило нечто или высвобождало
из-под торможения.

Из сказанного с необходимостью надлежит сделать вывод, что сама реакция
эхолалического типа прошла две разные фазы: некогда она была самообороной
от чьих-либо интердиктивных сигналов, но в дальнейшем сама превратилась в
канал воздействия; видимо, даже чисто фонологическое "понимание" теперь
стало вредным, или опасным, поэтому-то и пришлось изыскивать механизм,
когда такое "понимание" хотя и есть (как голосовая подражательная реакция),
но все же его одновременно и нет (ибо это деформированное подражание,
наподобие передразнивания). В деталях переход от первой фазы ко второй
неясен, но мы не рискуем ошибиться, сказав, что эхолалическая реакция стала
сопровождаться какими-то ассоциируемыми с нею раздражениями и побуждениями
в нервной системе. Следовательно, она тем самым эволюционировала навстречу
собственно суггестии. Мы подойдем к этому факту с иной стороны в следующем
разделе. Пока же отмечаем важный виток спирали "понимание -- непонимание":
появление в акте эхолалии элементов действия "наоборот", т. е. подмена
фонем противоположными по местоположению или по артикуляции создает
очередной уровень "непонимания", или "нетождественного обмена".

Наконец, вот еще один механизм того же, восходящий, вероятно, к той же
ранней поре -- к финалу чисто суггестивной стадии эволюции второй
сигнальной системы. Это -- ответ молчанием.

Молчание может быть двоякого рода. Одно отвечает доречевому уровню. Это
животное молчание. Другое -- перерыв, тормоз в речевом общении. Такое
молчание второго рода было гигантским приобретением человечества. Оно тоже
принадлежит к механизмам отказа от непосредственного выполнения суггестии,
но и от парирования ее эхолалией или квазиэхолалией. Молчание --
генерализованное торможение речевой функции: тут уж нет подобия даже
"неэквивалентного обмена", ибо в обмен не дается вообще ничего. Но это
"ничего" весьма весомо. Во-первых, оно есть пауза -- разграничитель
звуковых комплексов и тем самым фактор превращения неопределенно длительных
звучаний в слова. Во-вторых, молчание в ответ на словесный раздражитель
есть промежуточное звено к ответу действием, движением, но теперь
предварительно пропущенным сквозь нейродинамическое сито дифференцирования
словесных раздражителей. В-третьих, ответ молчанием есть первый шаг
становления "внутреннего мира". Пока длится молчание, оно составляет
оболочку для интериоризованных, внешне не проявляющихся реакций, будь то по
речевому или неречевому типу. Следовательно, молчание -- это ворота к
мышлению.

Но пока мы еще не вышли из мира суггестии. Мы только обозрели те барьеры,
которые суггестия на этапе своей зрелости должна преодолевать, чтобы
оставаться фактором принуждения в человеческом общении. Эти барьеры -- ее
закалка. Суггестия вполне находит себя, когда она властна не над
беззащитным, а над защищенным перечисленными средствами, т. е. преодолевает
их.

Оставаясь еще в мире суггестии, мы тем самым исследуем только и
исключительно систему материальных нейрофизиологических воздействий людей
на поведение людей. Это поначалу просто своеобразное проявление тормозной
доминанты, ее инверсия, вернее, целая серия инверсий в общении
первобытнейших людей эпохи их отпочкования от троглодитов. На уровне
суггестии вторая сигнальная система не имела никакого отношения к тому, что
философия называет сознанием, как и познанием. Но она не только
интериндивидуальный феномен, ибо все настойчивее затрагивала и то, что
индивид делает в окружающей природной среде: сначала тормозила его
действия, затем уже и требовала какого-то действия. Да и самые простые
тормозящие команды, если они тормозят лишь определенное действие, ставят
перед побуждаемым организмом немало задач конкретного осуществления: "иди
сюда" или "пошел вон" могут требовать преодоления каких-либо препятствий,
осуществления каких-либо предваряющих поступков; "отдай", "брось" могут
потребовать отчленения или иных операций с предметами. Одним словом, если
индивид не прибегает к попыткам не выполнить предписываемое, парируя
суггестию, а подчиняется ему, то он оказывается перед вопросом: как его
выполнить? Следовательно, чем более суггестия расчленяется, тем
многообразнее и тоньше операционные задачи, возникающие перед человеком.

Мы помним, что суггестия по своему физиологическому генезису противостоит и
противоречит первой сигнальной системе, а именно тому, что подсказывает и
диктует организму его собственная сенсорная сфера. Теперь, с развитием
суггестии, вся задняя надобласть коры мозга, включающая височную, теменную
и затылочную области, должна приспосабливаться, пристраиваться к
необходимости находить во внешней среде пути к выполнению заданий. Это
требовало развития корковых анализаторов, развития перцептивной и
ассоциативной систем особого, нового качества. Функции и органы гнозиса и
праксиса приобрели у нас человеческую специфику вместе с развитием
суггестии.