смысле вещи стали обозначением звуков раньше, чем звуки -- обозначениями
вещей, вернее, представлений и мыслей о вещах. Ведь мы тут по-прежнему
имеем дело только с аппаратом побуждений, торможений, отказов и т. п., и
наша гносеологическая позиция, а именно материализм, ничуть не изменится от
того какое из материальных звеньев этого аппарата первичнее другого: ведь
сознания еще нет, нет субъекта, противостоящего объекту. Но к числу свойств
вещей, используемых людьми в первосигнальной жизни, теперь присоединена
второсигнальная функция -- быть составной частью и наглядными разделителями
речевых сигналов.

Опять-таки, если покопаться в современном опыте, мы найдем в нем следы
знаковой функции вещей. Ведь знаком и сейчас иногда может служить предмет
-- не звук и не какое-либо искусственное создание людей для выполнения ими
функции знака, а сам подлинный предмет: зуб, (служащий амулетом), клок
волос, рог; дерево, пень, ручей, камень; звезда, луна, солнце; зверь,
птица; сооружение, здание и т. д. Знаком чего же служит такой предмет? Раз
по определению природа знака не имеет ничего общего с природой
обозначаемого, значит, эти предметы либо вовсе не знаки, либо они знаки
каких-либо не имеющих к ним иного отношения действий и взаимодействий между
людьми. Поскольку все такие предметы ныне несут оттенок святости,
волшебства, магии, а вместе с тем и невроза, мы легко допускаем, что
фетиши, тотемы, предметы-табу действительно возникли как знаки, в частности
тормозящие и растормаживающие, каких-либо сопряженных окриков, команд и т.
п. Однако, чтобы быть в полном смысле знаками этих звуков, предметы должны
были бы обрести еще в данной функции и парную (или более широкую)
взаимозаменимость или эквивалентность между собой.

Открыв вход вещам во вторую сигнальную систему, мы должны рассмотреть две
линии дальнейшего развития:

1) что происходило с вещами в этой их новой функции по аналогии с тем, что
происходило со звуками;

2) что происходило с отношением между звуками и вещами как компонентами
сигнализации: их перемену местами.

1. В качестве суггестивных сигналов вещи должны были претерпеть нечто
подобное переходу звуков с фонетического на фонологический уровень --
обрести сверх простой различимости еще и противопоставляемость. К числу
самых ранних оппозиций, наверное, надо отнести противоположность предметов
прикосновенных и недоступных прикосновению; как уже упоминалось,
указательный жест есть жест неприкосновения: он, может быть, некогда даже
сам "обозначался" объектами, действительно по своей натуре исключающими
прикосновение (в том числе небо, солнце, огонь, глаз и пр.). Нечто подобное
ситуации эхолалии должно было породить повторность, взаимное уподобление
двух показываемых предметов-близнецов или способов (приемов) их
предъявления (показывания). Далее, должна была явиться и деструкция одного
из них -- расчленение, преобразование, так, чтобы он был и похож и не похож
на своего двойника (в том числе посредством нанесения искусственной
раскраски или посредством изготовления из чего-либо искусственного
подобия). И, наконец, что-нибудь аналогичное молчанию: утаивание предмета
от взгляда или отведение взгляда от предмета; недвижимость человека среди
вещей -- "не манипулирование", "не оперирование". Все это вольется в "труд".

Кстати, в этом негативном поведении таится, несомненно, переход к
принципиально новому нервному явлению: к возникновению внутренних образов
вещей. В норме всякая реакция организма складывается под воздействием двух
факторов: а) необходимости ее по внутреннему состоянию организма, б)
наличия соответствующего раздражителя в среде; соотношение их интенсивности
может быть очень различным, один из двух факторов может быть в данный
момент слаб, но в сумме оба составляют единицу: иначе нет реакции . Однако
замечено, что, если второй фактор равен нулю, нервная система животного все
же может иногда подставить недостающую малую величину в форме иллюзии
раздражителя. По данным этологии, голодные скворцы в изолированном
помещении производили все действия охоты за мухами, хотя мух не было; то же
достигается электрическим раздражением областей ствола мозга у кур: клев
отсутствующего корма, движения ухаживания за отсутствующими самками или
целостное протекание сложных поведенческих актов. В других случаях реакции
"вхолостую" достигались введением гормонов . Значит, в этих ситуациях в
формуле а+в=1 роль "в" выполняет галлюцинация. Мы не назовем ее "образом",
тем более "представлением", но отметим эту материальную возможность,
заложенную в нервной системе животного. У человека же закрытие каналов
общения и лишение (депривация) сенсорных раздражений порождает
галлюцинаторные образы. Вероятно, возникновение образов характерно для
специфических пауз в рассматриваемом нами механизме раннего
второсигнального общения. И это было уже воротами к представлениям (только
воротами -- еще далеко не тем, что отличает, по Марксу, архитектора от
пчелы!).

2. Пока вещь просто замешана вместе со звуком в один сигнальный комплекс,
нельзя говорить о каком-либо "отношении" между ними. Они составляют
"монолит". Отношение возникает лишь в том случае и с того момента, когда
они окажутся в оппозиции "или -- или", а тем более, когда снова составят
единство "и -- и", несмотря на оппозицию, вернее, посредством нее.

Как же можно представить себе переход от слитности к противопоставлению?
Допустим, что как один и тот же звук-комплекс сочетали с манипулированием
разными предметами и с помощью этих вещных формантов получали разные слова,
так и тот или иной предмет стали сочетать с разными звуками-комплексами.
Это могло быть, очевидно, средством "смешивать" слова и тем лишать их
определенного действия на нервную систему и поведение. Из возникающей при
этом "путаницы" и "непонятности", может быть, выходом и явилось
противопоставление сигналов по их модальности: либо звуковой, либо
предметный. Однако -- вот порог чуда! -- разойдясь, став несовместимыми,
они функционально могли по-прежнему подменять друг друга в одной и той же
суггестивной ситуации. А отсюда -- их созревшее отношение: заменяя друг
друга в межиндивидуальных воздействиях людей, звуковой сигнал и предметный
сигнал, абсолютно не смешиваемые друг с другом (когда один возбужден,
другой заторможен и обратно), в то же время тождественны по своему действию.