за Меланхтоном - Манлием (Вир, Мейгериус, Лерхеймер и др.;  Тексты,  I,  18,
30, 33). Существенно, что они наличествуют и в польских "Анналах" Станислава
Сарнициуса (1587; Тексты, I, 31). Согласно книге Шписа, Фауст учился  и  был
профессором в Виттенберге: это соответствует общей тенденции книги,  которая
переносит действие целиком в Виттенберг, что вызвало  резкие  возражения  со
стороны Лерхеймера, ученика Меланхтона, отстаивавшего честь города Лютера  и
реформации  (Тексты,  I,  33).  Вероятно,  из   подобных   же   соображений,
подсказанных лютеранским правоверием, в позднейшей редакции  народной  книги
Видмана  (1599)  Виттенбергский  университет  был  заменен  Ингольштадтским,
центром католического богословия, возглавлявшим в  XVI  веке  борьбу  против
лютеранства. "В те времена, - пишет Видман, - еще были в ходу старые  обычаи
папизма, заклинания и всяческие суеверия и идолопоклонство, и все это  очень
нравилось   Фаусту"   {Кlоstеr,   V,   стр.   286.}.   Однако    профессором
Ингольштадтского университета Фауст называется и  в  нюрнбергских  рассказах
Россхирта (см. ниже, стр. 291)  -  обстоятельство,  может  быть,  не  совсем
случайное в свете документальных известий о  его  высылке  из  этого  города
(Тексты, I, 6) и встрече с приором Ребдорфского монастыря (Тексты, I, 7).
     Колебания существуют уже в старейшей  традиции  и  относительно  самого
имени  Фауста.  Тритемий  и  Муциан  Руф  -  первые  свидетели,  -   как   и
постановление Ингольштадтского магистрата, а также  позднейший  литературный
источник - нюрнбергские рассказы Россхирта - называют его Георгием; с другой
стороны,  документы  Гейдельбергского  университета,  позднейшие  письменные
источники, восходящие к Меланхтону, как и народная книга, говорят о  докторе
Иоганне Фаусте. Вряд ли, однако, есть основание думать, что Иоганн и Георгий
Фауст - два разных лица, как полагают некоторые  исследователи,  ссылаясь  в
подтверждение  этого  предположения  на  письмо  Тритемия,  в  котором  этот
кудесник называет себя "Фаустом младшим". Скорее можно думать, что  Фауст  в
соответствии  с  католическим  и  лютеранским  обычаем  носил  двойное   имя
Иоганн-Георг и называл себя то тем, то другим,  смотря  по  обстоятельствам.
Неясно происхождение и фамилии Фауст; как уже было  сказано,  в  юридических
документах того времени немецкая фамилия Faust (в более древней форме Fust),
первоначально представлявшая прозвище (нем. "кулак"), встречается часто:  ее
носил, например, майнцский первопечатник Иоганн Фуст (или Фауст), с  которым
сотрудничал Гутенберг (см. ниже,  стр.  310).  Возможно,  однако,  и  вполне
соответствует обычаям эпохи  гуманизма,  что  латинизированная  форма  этого
имени Faustus произведена была от лат. faustus "счастливый",  "удачливый"  и
представляла ученый псевдоним странствующего мага, астролога и  прорицателя,
указывающий на успешный характер его профессиональной деятельности.
     Яркую  характеристику  всех   разнообразных   сторон   профессиональной
деятельности  Фауста   содержат   перечисленные   выше   свидетельства   его
современников. Согласно показаниям Тритемия и Муциана Руфа,  Фауст  называет
себя философом и магом; он астролог и алхимик,  некромант  (т.  е.  вызывает
тени умерших), аэромант, пиромант и гидромант (т. е. "сведущий в элементах",
каким он рекомендует себя в народной книге, гл. 6); кроме того, он  хиромант
(т. е. гадает о будущем по линиям руки), вообще -  гадальщик  и  прорицатель
(divinaculus). Он занимается также врачеванием, физиогномикой,  гаданием  на
кристалле, дополняет  Бегарди.  Если  отнести  к  Фаусту  показание  Агриппы
Неттесгеймского, о котором говорилось выше (Тексты,  I,  8),  он  излечивает
"стигийскими снадобьями все неизлечимые  недуги",  умеет  находить  клады  и
знает тайные средства, которые "скрепляют и разрушают узы брака и любви".
     Документальное свидетельство расходной  книжки  Бамбергского  епископа,
как и письма Камерария и Филиппа фон Гуттена (Тексты, I, 9 и 11), знакомят с
его, по-видимому, успешной практикой составления гороскопов знатным лицам.
     Для магов и нигромантов (в народном  переосмыслении  -  чернокнижников)
спекуляция на легковерии их адептов составляла необходимую принадлежность их
нелегкой профессии. Соответственно этому Фауст,  по  свидетельству  Тритемия
(Тексты, I, 1), называл себя ученым  и  философом  ("философом  философов"),
хвастал "таким знанием всех наук и такой памятью,  что  если  бы  все  труды
Платона и Аристотеля и вся их философия были  начисто  забыты,  то  он,  как
новый Ездра Иудейский, по памяти восстановил бы их и даже  в  более  изящном
виде". В чудесах он готов был соперничать с самим  Христом  и  "самонадеянно
говорил в большом собрании", будто "берется в любое время и  сколько  угодно
раз совершить все то, что совершал Спаситель".
     Рассказ Агриппы  Неттесгеймского  о  своем  сопернике  -  "демонологе",
привезенном из Германии в Париж ко двору короля Франциска 1 (Тексты, I,  8),
- говорит о еще большем легковерии  этого  "просвещенного"  двора:  приезжий
немецкий маг, которому подвластны духи, может ' не только предвидеть будущее
и читать чужие мысли и "тайные намерения", он  обещает  французскому  королю
помочь ему одержать победу над императором, спасти "по воздуху" его  сыновей
из плена, "наколдовать неисчислимые количества войск, повозок и коней".
     Чудеса   подобного   рода   суеверная   молва    нередко    приписывала
профессиональным чародеям XVI века. В частности,  независимо  от  вопроса  о
личности "демонолога", с которым Агриппа Неттесгеймский столкнулся в Париже,
сходные вещи рассказывались и о Фаусте, иногда,  по-видимому,  с  его  слов.
Так, например, Меланхтон упоминает  его  хвастливое  заявление  о  том,  что
своими чарами он будто бы  помог  императору  одержать  победу  над  тем  же
французским  королем  (Тексты,  I,  15).  Многие  такие  же  рассказы  вошли
впоследствии, по устному преданию или из письменных источников, и в народную
книгу (воздушный полет, волшебное войско и т.  п.).  О  том,  что  при  этом
нередко делался сознательный  расчет  на  легковерие  собеседника,  наглядно
свидетельствует рассказ теолога Гаста, который однажды в свои  молодые  годы
обедал с Фаустом "в Большой коллегии в Базеле"; при этом Фауст "отдал повару
изжарить птиц, и не знаю, где он купил их или от  кого  получил  в  подарок,
потому что их тогда нигде  не  продавали,  да  и  птиц  таких  в  Базеле  не
водилось". Эти чужеземные птицы так поразили воображение  суеверного  Гаста,
что, вспоминая об этом обеде через двадцать с лишним лет, уже  после  смерти
Фауста, он готов объяснить это "чудо"  помощью  демонических  сил.  "Были  у
него, - пишет Гаст, - собака и конь, которые, полагаю, были бесами, ибо  они
могли выполнять все, что угодно.  Слыхал  я  от  людей,  что  собака  иногда
оборачивалась  слугой  и  доставляла  хозяину  еду"  (Тексты,  I,  12б).   О
демонической природе собаки,  сопровождавшей  Фауста,  рассказывал  со  слов
Меланхтона и Манлий (Тексты, I,  15).  Мотив  этот  давно  уже  укрепился  в
фольклоре чернокнижника: сходное говорили раньше о папе Сильвестре  II  (см.
стр. 266) и об Агриппе Неттесгеймском (см. стр. 271).
     Так бытовые черты из жизни  странствующего  кудесника  в  интерпретации
суеверных современников окружались ореолом уже привычного  чудесного,  часто
не без сознательного намерения самого героя этих рассказов.
     Цюрихский врач Конрад Геснер,  лично  Фауста  уже  не  знавший  (1561),
причисляет его (Тексты, I, 14, прим.) к  "бродячим  школярам"  ("scholastici
vagantes"),  т.   е.   к   той   категории   обучавшейся   в   университетах