исправится" (Тексты, I, 29г), "пока он не  распоясался  настолько,  что  его
собрались посадить в тюрьму, но тут он удрал" (Тексты, I, 33). Как  сообщает
тот же Манлий  со  слов  Меланхтона,  от  подобной  участи  Фаусту  пришлось
спасаться и в Нюрнберге.
     Если в представлении ученых и гуманистов типа  Тритемия,  Муциана  Руфа
или Бегарди Фауст был лжеученый, самозванец и шарлатан, то  с  точки  зрения
лютеранской церковной ортодоксии он заслуживал осуждения  прежде  всего  как
нечестивый  грешник,   стремящийся   к   запретным   знаниям,   занимающийся
чернокнижием и творящий с помощью дьявола мнимые и  соблазнительные  чудеса.
Рационалистическая критика католического культа святых,  мощей  и  реликвии,
опиравшегося на веру в чудеса,  совершаемые  святыми  при  жизни  или  после
смерти с помощью божества (т. е. на церковную магию), не распространялась  у
Лютера и его последователей на  веру  в  дьявола  и  на  возможность  чудес,
совершаемых с его помощью (так называемую черную магию). В своих сочинениях,
в особенности в "Застольных беседах", Лютер не раз говорит о дьяволе, о  его
власти над человеком, об  искушениях,  которые  он  готовит  человеку,  и  о
необходимости бороться с  этими  искушениями  верой  в  Христа;  притом  эти
искушения дьявола понимаются им  отнюдь  не  в  переносном  (аллегорическом)
смысле  греховных  душевных  помыслов,  а  в   прямом,   реальном   значении
присутствия злого существа, с которым  верующий  ведет  непрестанную  борьбу
(Тексты, I, 17). "Власть дьявола, - объяснял Лютер, - гораздо  сильнее,  чем
мы думаем, и только перст божий  может  помочь  верующим  противиться  ему".
"Дьявол хотя и не доктор и не защищал диссертации, но он весьма учен и имеет
большой опыт; он практиковался и упражнялся в своем искусстве  и  занимается
своим ремеслом уже скоро шесть тысяч лет. И против него  нет  никакой  силы,
кроме одного Христа". "Дьявол подобен птицелову, который ловит и  заманивает
птиц; потом он им всем сворачивает шеи и душит их, оставляя из них немногих;
но тех, кто поет его песенку, он жалует,  сажает  их  в  клетку,  чтобы  они
служили приманкой для поимки других... Поэтому кто хочет противиться Сатане,
должен быть хорошо вооружен, имея всегда броней и  панцырем  слово  божие  и
молитву" {"Застольные беседы" Лютера. Критическое издание К. E.  Forstemaim,
1845, III. стр. 11, 17, 43.}.
     Можно думать, что немецкий реформатор в молодые годы страдал  в  прямом
смысле галлюцинациями. Так, он рассказывает, что "дьявол сопровождал его  на
прогулках, в трапезной монастыря, мучил и соблазнял его. С ним были один или
два  дьявола,  которые  преследовали  его,  и  были  это   видимые   дьяволы
(visirliche Teufel), и когда они не могли одолеть его сердце,  они  нападали
на его голову" {Там же, стр. 95.}. В этом смысле  для  духа  ортодоксального
лютеранства характерно более позднее по своему происхождению  апокрифическое
сказание, будто дьявол явился искушать Лютера, когда  он  переводил  библию,
скрываясь от  преследования  "папистов"  в  замке  Вартбург  в  Тюрингии,  и
реформатор бросил в него чернильницу: темное пятно на  штукатурке  лютеровой
кельи долгое время считалось чернильным пятном и было по кусочкам выскоблено
верующими, посещавшими это памятное место.
     Если  для  католической  церкви  XVI-XVII  веков  характерны   жестокие
преследования и массовые казни еретиков, то  церковь  протестантская  в  это
время переживала страшную эпидемию ведовских  процессов:  казни  ведьм,  под
пытками признававшихся в сношениях с дьяволом, - частью знахарок и колдуний,
частью истерических  женщин,  субъективно  уверовавших  в  реальность  своих
вынужденных показаний, а часто  и  просто  невинных  жертв  этого  массового
религиозного психоза. Лишь немногие более просвещенные люди, как Иоганн  Вир
или Августин Лерхеймер, решались  во  второй  половине  XVI  века  выступать
против ведовских процессов, но и те не сомневались в существовании черта и в
возможности основанного на его помощи колдовства.
     Именно в представлениях этой протестантской среды  нигромантия  (т.  е.
черная  магия)  Фауста  должна  была  превратиться  в  договор  с  дьяволом.
Характерно, что и Лютер и Меланхтон  считают  чернокнижника  Фауста  орудием
нечистой силы (Тексты, I, 13 и 17). Меланхтон сопоставляет его с  библейским
Симоном-магом: Фауст, подобно этому последнему, "пытался в Венеции  взлететь
на небо, но жестоко расшибся" (Тексты, I, 13 и 15). Все упоминания о  Фаусте
у Меланхтона, записанные от него непосредственно  (1549)  или  через  Манлия
(1563),  приписывают  этому  чернокнижнику  "чудеса  магии",  совершенные  с
помощью дьявола: в Венеции он пытался летать, в Вене "пожрал  другого  мага,
которого спустя немного дней нашли в каком-то  месте";  Фауст  хвастал,  что
своими чарами помог императору одержать победу  над  французским  королем  в
Италии; его повсюду сопровождал пес, "под личиной которого скрывался дьявол"
(Тексты, I, 15). Запись Манлия содержит  и  классический  рассказ  о  гибели
Фауста, позднее неоднократно повторявшийся в  других  источниках  (см.  стр.
15).
     Как  безбожник,  Фауст  для  Меланхтона   и   в   моральном   отношении
сомнительная  личность:  он  был,   "помимо   всего   прочего,   негоднейшим
вертопрахом и вел столь непристойный образ жизни, что не  раз  его  пытались
убить за распутство". Обычно кроткий Меланхтон в  рассказе  Манлия  называет
Фауста "гнусным чудовищем и зловонным вместилищем многих бесов".  Эти  слова
повторяет просвещенный лютеранский богослов  Лерхеймер,  ученик  Меланхтона,
отвергающий как клевету,  оскорбительную  для  памяти  учителей  реформации,
рассказ народной книги о  том,  что  Фауст  был  профессором  в  лютеровском
Виттенберге. "Как можно поверить, что человека, которого  Меланхтон  называл
зловонным  вместилищем  многих  бесов,  университет  произвел  не  только  в
магистры, но даже и в  доктора  теологии?  Ведь  это  навсегда  запятнало  и
опозорило бы и эту степень и это почетное звание!". "Ни  дома,  ни  двора  у
него ни в Виттенберге, ни в каком ином месте никогда не бывало, жил  он  как
бездомный бродяга, пьянствовал и  чревоугодничал,  выманивая  деньги  своими
мошенническими фокусами"  (Тексты,  I,  33).  Отметим  в  этом  высказывании
социальный момент: Фауст  для  Лерхеймера  был  не  солидный  профессор,  не
цеховой ученый, а  "странствующий  школяр"  демократического  типа,  хотя  и
пытался, по-видимому, подняться выше своего ранга.
     Известную симпатию к Фаусту можно искать в других социальных  кругах  и
прежде всего среди его многочисленных адептов. Мы знаем его  покровителей  в
дворянских кругах: в Эрфурте это дворянин Вольфганг  фон  Денштедт,  в  доме
которого "под Якорем" (zum Enker) он  жил,  согласно  показанию  "Эрфуртской
хроники", воспроизведенному народной книгой 1590 года (Тексты,  I,  39;  см.
ниже, стр. 293): в  Франконии  -  Франц  фон  Зиккинген  (Тексты,  I,  1)  и
дружественная последнему семья Гуттенов (Тексты, I,  11),  близкий  Гуттенам
юрист Даниель Штибар  -  вюрцбургский  патриций  и  член  магистрата  города
(Тексты, I, 9), епископ Бамбергский Георг III (Тексты, I,  4),  по-видимому,
также архиепископ Кельнский Герман де Вид, отпавший от  католической  церкви
(Тексты, I, 27), барон Герман ван Бронкхорст в Гельдерне (Тексты, I, 18а), а
в конце жизни Фауста - семья рыцарей фон  Штауфен  в  Брейсгау,  на  верхнем
Рейне  (Тексты,  I,  16).  Среди  владетельного  дворянства,  в  особенности