профессиональной интеллигенции средневековья, представители которой не имели
постоянной  службы  или  местожительства,  не  были  ни   профессорами,   ни
священниками того или иного прихода, ни юристами или медиками с определенным
служебным положением, но переезжали  из  города  в  город,  "бродяжничая"  в
поисках временного заработка и в надежде  найти  богатого  покровителя.  Для
этой деклассированной интеллигенции характерно было вольномыслие, а иногда и
подлинное  свободомыслие  в  вопросах  религии  и  морали,  легкие  нравы  и
спекуляция на легковерии ближних, в частности в области столь  популярной  в
XVI веке демоно-логии.
     Демократический вариант этого типа представлен в хрониках  и  анекдотах
того времени и в обличительной литературе против  ведовства  большим  числом
имен, менее  знаменитых,  чем  Фауст,  и  ныне  совершенно  забытых.  Таков,
например, некий  Вильдфойер,  упоминаемый  Лютером  в  "Застольных  беседах"
(Тексты, I, 17д), которого Бютнер  ("Epitome  Historiarum",  1576)  называет
авантюристом (Abenteurer)  и  чародеем  (Zauberer);  или  зальцбургский  поп
Иоганн  Шрамганс,  "неслыханно  великий  чародей",  о   проделках   которого
повествует Михаил Линднер в сборнике шванков "Катципори", 1558 (по-видимому,
лицо историческое - эрфуртский магистр Иоганн Шрамм из Дахау)  {См.:  Martin
Montanus.  Schwankbucher,   herausg.   v.   Joh.   Bolte.   Bibliothek   des
literarischen Vereins zu Stuttgart, Bd. 217. Tubingen, 1899, стр. 565-566.};
или другое историческое лицо - Георг Бауманн из Эльница (Olnitz) в Саксонии,
по рассказам того же Бютнера и Хондорфа ("Promptuarium  exemplorum",  1568),
"недавно повешенный в Наумбурге";  или  "долговязый  поп  из  Зальцбурга"  и
"Камюцский монах", которых Леонгарт Турнейсер ("Onomasticon", 1583) называет
рядом с Фаустом (Тексты, I, 28а) и др.  Многие  анекдоты  об  их  магических
проделках, которые сообщаются в этих  источниках,  рассказывались  в  народе
одновременно или впоследствии также и о Фаусте: продажа табуна  лошадей  или
стада свиней, которые на водопое превращаются  в  пучки  соломы;  анекдот  о
нечаянно вырванной заимодавцем у должника ноге; о рогах,  которые  волшебник
наколдовал своему противнику, и т. п. (см. народную книгу Шписа, гл. 34, 36,
38-40 и прим. 46,  47,  49,  50).  Почти  обо  всех  лицах  можно  с  полным
основанием  сказать   словами   упомянутого   Турнейсера,   что,   занимаясь
колдовством, они не нажили богатства, а жили в большой бедности (Тексты,  I,
28б).
     Но исторический Фауст по своему  общественному  положению  стоял  между
этим демократическим типом "бродячего школяра" и значительно более  высоким,
к которому должны быть причислены такие  его  знаменитые  современники,  как
Агриппа  Неттесгеймский,  аббат  Тритемий,  Парацельс.  Это  были  подлинные
искатели знания, эмансипировавшиеся от средневековой  схоластики,  передовые
люди своего времени, философы и ученые,  соединявшие,  однако,  эмпирические
познания с теософскими и  натурфилософскими  бреднями  и  суевериями  своего
времени, с алхимией, астрологией и  "естественной"  магией,  несвободные  от
тщеславия, от погони за успехом и богатством,  а  иногда,  в  угоду  знатным
покровителям, и от некоторой  доли  шарлатанства,  неотделимой  от  практики
алхимика-астролога XVI века. Они также странствовали по княжеским  дворам  и
по городам в поисках  таких  покровителей,  хотя  и  не  пешком  по  большим
дорогам, как рассказывает  о  Фаусте  народная  книга,  сохранившая  в  этом
характерную социальную черту (гл. 50,  стр.  87).  Молва  приписывала  и  им
занятия черной магией и сношения с нечистой силой, в которой  суеверие  того
времени видело единственный источник запретной мудрости.
     Если сам  Фауст  причислял  себя  к  этой  высшей  категории  ученых  и
философов,  то  эти  последние  не  признавали   его   претензий,   всячески
подчеркивая  границу  между  подлинной,  высокой  наукой  и   ее   площадной
вульгаризацией. В Фаусте они видели как бы кривое зеркало своих  философских
и научных исканий, ученого-самозванца, колдуна-шарлатана, тем более опасного
и компрометирующего, что невежественная толпа склонна была смешивать  его  с
ними.  Отзыв  Тритемия  (Тексты,  I,  1)  является  ярким  выражением   этой
профессиональной ревности, если только  не  зависти,  к  успехам  соперника.
Фауст  для  Тритемия  -  "глупец,  а  не  философ",  "бродяга,  пустослов  и
мошенник", которому  "более  приличествовало  бы  называться  невеждой,  чем
магистром". Тритемий возмущен его хвастовством и  дерзостью.  Фауст  именует
себя "главой  некромантов",  "кладезем  некромантии",  "величайшим  из  всех
доныне живших алхимиков".  Он  присваивает  себе  пышные  титулы  и  звания,
которые  он  сам  себе  придумал,  свидетельствующие  разве  только  о   его
"невежестве и безумии". Длинный перечень этих "нелепых званий" он  рассылает
по приезде в город как широковещательную рекламу своего искусства.
     Но и эрфуртский гуманист Муциан Руф видит в Фаусте не  своего  товарища
ученого, а "хвастуна и невежду". Этот "гейдельбергский полубог", как он себя
именует,  занимается   прорицаниями,   которые,   как   всякие   прорицания,
"легковеснее, чем мыльный пузырь". "Я сам слышал  в  харчевне  его  вздорные
рассказы, но не наказал его за дерзость, ибо  что  мне  за  дело  до  чужого
безумия" (Тексты, I, 3).
     Картину дополняет ученый  врач  Бегарди,  который  прямо  указывает  на
компрометирующие  этого  "философа   философов"   мошенничества,   служившие
предметом постоянных жалоб. "Слава его была не меньше, чем Теофраста" (т. е.
Парацельса), "а  вот  дела  его,  как  я  слышал,  были  весьма  ничтожны  и
бесславны. Зато он хорошо умел получать или, точнее,  выманивать  деньги,  а
затем удирать, так что только и видели, говорят,  как  его  пятки  сверкали"
(Тексты, I, 10).
     Тритемий, как и Муциан Руф, находит похвальбы  Фауста  "нечестивыми"  и
готов требовать вмешательства духовных властей.  Такого  рода  вмешательства
действительно имели место и неоднократно заканчивались изгнанием  Фауста  из
того города, где он на время селился.
     По рассказу Тритемия, который подтверждает Лерхеймер (Тексты,  I,  1  и
33), Фауст еще в молодые годы, в 1507 году, должен был бежать из  Крейцнаха,
где  благодаря  покровительству  Франца  фон  Зиккингена  он  получил  место
школьного учителя, потому что "стал развращать  своих  учеников,  предаваясь
гнусному пороку".  В  другой  раз,  как  рассказывает  "Эрфуртская  хроника"
(Тексты, I, 39 и прим.) и вслед за ней народная книга 1590 года (Дополнения,
1, гл. 55), он был изгнан из Эрфурта по постановлению ректора и совета после
неудачных  увещеваний  монаха  доктора  Клинга,  пытавшегося  заставить  его
вернуться к церкви и отказаться от  чернокнижия.  Сохранилось  постановление
магистрата города Ингольштадта  (1528),  предписывающее  доктору  Фаусту  из
Гейдельберга покинуть город  и  "искать  себе  пропитания  в  другом  месте"
(Тексты, 1,6). По рассказу Вира, он был посажен в тюрьму в городе Батенбурге
на Маасе, неподалеку от границ  Гельдерна,  в  отсутствие  его  покровителя,
барона Германа  (Тексты,  I,  18а).  Традиция,  восходящая  к  Меланхтону  в
передаче Манлия (Тексты, I, 15), гласит,  что  он  был  вынужден  бежать  из
Виттенберга, где, как  пишет  Лерхеймер,  его  некоторое  время  терпели  "в
надежде, что, приобщившись к  учению,  процветавшему  там,  он  раскается  и